Николай Свечин - Скрытые улики. Сборник исторических детективных рассказов

– Дайте мне уйти. Никто не пострадает, все будут довольны… – Ливнев попятился от стола, волоча за собой Ванзарова. – Не думайте обо мне дурно, Маршалк. Это всего лишь забота о сытной пенсии в маленьком доме где-нибудь в Девоншире. Простите, если сможете.

Ливнев пятился уверенно и не спеша. Остановить его было некому.

– Ты убил честную и преданную женщину.

Маршалк подхватил со стола десертную вилку и, сделав короткий замах, метнул в Ливнева. Сверкнула серебряная молния, и вилка вонзилась в глаз Ливневу. Нож выпал из его руки. Ливнев схватился за рану и, жалобно и беспомощно заскулив, упал на колени.

– Не прощаю, – коротко сказал Маршалк.

После третьей порции виски Борис Георгиевич отчасти пришел в себя и мог говорить. Потрясение было сильным. Все-таки не каждый день тебя берут в заложники. Он дождался, когда Маршалк выйдет от посла, который провожал его с виноватым лицом, и бросился к нему на встречу.

– Позвольте выказать… Позвольте принести… Позвольте выразить вам… – Язык еще не слушался дипломата.

Кивком Маршалк принял благодарность. Борису Георгиевичу этого было мало. Его пробрало основательно. Пережитый страх еще не забылся. Он больше не мог терпеть.

– Господин Маршалк, позвольте вопрос?

Ему позволили.

– Для чего такое варварство?

– Кларисса должна была заговорить. Не умирать. Ее смерть в планы не входила. Пытка – дело тонкое, уметь надо, – сказал Маршалк.

– Но зачем же бедняжку в дымоход засунули? Пусть бы лежала себе…

– Правильный вопрос. Главный вопрос. В этом ключ. Если Кларисса мертва, значит, заказ Ливнев провалил. Концы обрублены. Потому она должна была исчезнуть. Чтобы мистер Смит и компания так думали. Как можно дольше. Это для них было сделано. А там Ливнев как-нибудь выкрутится. Не вышло. Перемудрил.

Маршалк счел беседу оконченной. Но Борис Георгиевич в восторге воскликнул:

– Вы… вы!.. Вы потрясающий талант, Маршалк! Мой брат ногтя вашего не стоит!

Маршалк обернулся.

– Ваш брат – великий сыщик. Такой рождается один на миллион.

– Вот уж не думал…

– Думать полезно.

– Благодарю, – проговорил Борис Георгиевич, смутившись от слов Маршалка. – Что же не явите свои таланты дома?

– Тесна нам Россия с Ванзаровым. Решили поделить.

– Поделить Россию?

– Россию делить нельзя. Она досталась Ванзарову.

– А вам?

– Все остальное.

– Это что же: Польша с Финляндией? Туркестан?

– Мир. Ну, и вселенная…

И тут Маршалк сделал то, чего ожидать от него было невозможно: он хитро подмигнул. Или Борису Георгиевичу это показалось?

Подхватив, будто легкий ридикюль, ужасный чемодан, наполненный старинными фолиантами, страшный и непонятный человек, шурша черным плащом, исчез за дверью.

И вновь Борис Георгиевич испытал приступ нехорошего чувства: ему почудилось, что с этим господином они еще свидятся. И Ванзаров заранее был этому не рад. Неблагодарные, в сущности, эти дипломаты. Isn’t it, господа?

Сочельник начался буднично: сперва чиновник по поручениям Яблочков доложил Крутилину о происшествиях, случившихся ночью, – слава богу, ни убийств, ни крупных ограблений; потом агенты по очереди отчитались по вчерашним поручениям и получили сегодняшние. Затем Иван Дмитриевич разобрал поступившие бумаги: прошения, жалобы, телеграммы, доносы, а заодно испил чай с бубликами. И немедля приступил к приему посетителей, которых каждый день в сыскное приходит не меньше десятка. И все с одним и тем же: а нельзя ли посадить в тюрьму любовницу мужа? Ну как за что? За воровство! Супруг, считай, единственная ценность, кормилец-поилец, а дрянь этакая хочет его заграбастать. Или столь же типичное: начитавшись Стивенсона, сбежал к пиратам десятилетний отпрыск почтенной семьи. Описания и фотографии всюду разосланы, но пока не найден. Нельзя ли во все концы империи агентов отправить на его поимку?

Последним на полусогнутых вошел в кабинет коллежский регистратор Петрунькин. Одет был в нечто, когда-то давно именовавшееся шинелью, в руках вертел сшитую из меховых обрезков шапку. Скулу Петрунькина украшал синяк. Присесть не решился, тихо пробормотал:

– Ограбили меня, ваше высокоблагородие.

– Когда, где, в участок заявили? – перебил его Крутилин, желая придать беседе ускорение. Иначе мямлить будет до ужина.

– Вчера у лавки Тышова…

Ай, молодец, спасибо, что напомнил… Супруга поручила Ивану Дмитриевичу съездить туда за подарком сыночку. Пятилетний Никитушка мечтал получить на Рождество деревянную лошадку со съемным седлом и подставкой-качалкой, к которой крепятся колесики. Хвост игрушки был сделан из настоящих конских волос, а фигура обтянута выкрашенной в ярко-красный цвет натуральной кожей. С такой «лошадкой класненькой» Никитушка игрался в гостях у сына присяжного поверенного Тарусова. С тех пор только о ней и говорил. Стоила игрушка недешево, четыре с полтиной, потому Крутилины решили подарить ее на самый главный после Пасхи праздник – Рождество.

Только бы не забыть о лошадке!

– … стукнул, я и упал, – продолжал тем временем делиться своей бедой Петрунькин.

– Кто, простите? – вынужден был уточнить потерявший нить разговора Крутилин.

– Вы меня не слушали? – спокойно, без гнева, почти обреченно спросил Петрунькин.

– Виноват, задумался. Так вы сходили в участок?

– А как же. Однако помощник пристава сказал, что подавать заявление не надо. Что когда деньги отыщутся, он сам меня вызовет. Всю ночь я ломал голову – а как он поймет, что эти шесть рублей мои? Я не хотел расстраивать Ивана Осиповича, но он, заметив синяк, вызвал к себе, а выслушав, направил к вам. Сказал, что поможете, непременно поможете. Просил передать, что счастию своему исключительно вам обязан.

– Иван Осипович? Это рябой такой, с рыжими усами? – почесал бакенбарды Крутилин, пытаясь вспомнить.

– Нет, что вы! У его высокоблагородия усы седые…

– …орлиный нос, выдающийся подбородок, заикается?

– Верно.

История знакомства с Иваном Осиповичем была мерзопакостной. Из его квартиры пропали драгоценности. Подозрение пало на гувернантку. Но оказалось, что Иван Осипович в нее влюблен. А его жена отчаянно ревнует и, чтобы вернуть мужа, инсценировала ограбление, сдав драгоценности в ломбард.

В результате супруги разъехались.

– Пулю бы в лоб пустил, кабы Мусенька из-за побрякушек на каторгу пошла, – сказал тогда на прощание Иван Осипович, сжимая Крутилину руку. – Век вас не забуду.

И теперь, видимо, в знак благодарности «прислал» под Рождество ограбленного подчиненного.

– Рассказывайте с самого начала, – велел Петрунькину Крутилин.