Марта Таро - Игры скорпионов

© Таро М., 2017

© ООО «Издательство «Вече», 2017

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

Курляндия.

Май, 1813 год

Как упоительна опасная Игра! Сколько в ней остроты и вдохновения! Женщина наслаждается всем: легчайшими оттенками, мельчайшими штрихами, почти что неразличимыми интонациями. Для неё драгоценен каждый миг, каждый взгляд и каждый вздох. О, Игра, ты и есть жизнь!..

Как прекрасен смуглый любовник! Пылающий от вожделения самец! Есть ли на этом свете хоть что-то более совершенное?.. Хотя почему только на этом? На том свете тоже кое-кто кусает себе локти, глядя на дивное воплощение греховного огня. Женщина вспоминает чёрные глаза и рыжие кудри соперницы, а потом смеётся от счастья. Победа досталась сильнейшей: она забрала себе всё и заняла лучшее место. Так теперь будет всегда…

– Ты – моя жизнь, – нежно шепчет женщина.

Она знает, что делает… Любовник играет, ублажая себя, и не ведает главного. Его игра остра, но она и близко не может сравниться с тем, во что играет женщина. Это её Игре нет равных по накалу и вдохновению.

Женщина следит за сменой чувств на лице мужчины. Пора! Сейчас они вместе сделают последний шаг, взойдут на победную вершину.

– Бери ее! Давай! – последнее слово женщина кричит, но мужчину не нужно подгонять, тот с проворством зверя кидается на распластанную юную самку. Он не просто груб, он жесток. Крики оглашают пропитанный жаром предбанник, отражаются от его проконопаченных стен. Какая же это музыка! Настоящий гимн – вершина Игры. А потом вдруг наступает тишина. Женщина давит в себе разочарование. Нечего вздыхать, в каждой игре – свои правила.

– Ну что, мой дорогой, понравилось?

Можно было и не спрашивать – женщина знает наизусть каждый вздох своего любовника. Его подёрнутые поволокой глаза означают, что подарок оценен, но в Игре есть свой ритуал, и вопрос обязателен. Ответ всегда один и тот же:

– Я тебя обожаю!..

Мужчина растягивается на лавке и закрывает глаза. Он сошёл со сцены, теперь пришёл черёд женщины. Она подходит к юной самке. Та, похоже, лишилась чувств – её голова свесилась с края стола, спутанные чёрные кудри закрывают лицо.

– Я помогу тебе, милая, – ласково говорит женщина, и в её голосе перекликаются томные, хриплые ноты.

Она откидывает волосы с лица жертвы. Белое как мел юное личико, сладкий запах растлённой невинности. Пятнадцать лет… Ей теперь всегда будет пятнадцать. Женщина вглядывается и замечает, как дёрнулись под закрытыми веками глазные яблоки. Детские хитрости! Кого это глупое создание хочет обмануть?

– Открой глаза, – приказ звучит жёстко, – и не пытайся мне врать, а то пожалеешь!

Два обезумевших от страха голубых глаза немедленно открываются. Рабыня смотрит в лицо своей владычицы. Интересно, что она видит? Читает ли свою судьбу?

Женщина улыбается широкой, победной улыбкой и предлагает:

– Выпей! Это облегчит твою боль, ты сразу уснёшь, а встанешь уже свеженькой, как огурчик.

Женщина хватает жертву за подбородок и подносит к её губам склянку. Бедняжка делает один глоток, второй, потом начинает давиться и кашлять. Женщина помогает ей, поглаживая спину. Ласковый голос журчит, словно ручей по камням, успокаивает и утешает.

Девушка пьёт ещё и ещё – боль отступает, а потом совсем исчезает. Бедняжке уже кажется, что она вырвалась из ужасной бани, что идёт по берегу быстрой, прозрачной реки, что вокруг под порывами тёплого майского ветра сверкает серебром молоденькая листва, а лилово-розовые медуницы стелются под ноги живым ковром. Как же хорошо весной, как журчит вода и как пахнут цветы!..

Женщина переворачивает заснувшую жертву. Складывает тонкие руки на обнажённой груди, расчёсывает чёрные волосы, заплетает их в две косы и вкалывает в причёску несколько медуниц. Сердце женщины лопается от гордости. Она опять выиграла! Это случилось сегодня и будет повторяться вновь и вновь. Она такой родилась: единственной и неповторимой. Так было, так есть и так будет всегда. Ведь жизнь принадлежит победителям!

Петербург.

Сентябрь, 1813 год

Ну что это за жизнь? Всё вокруг если не серое, то чёрное, как будто других красок в столице воюющей России уже и не осталось, и дело вовсе не в беспрестанном дожде, не в свинцовых тучах и не в аспидной воде поднявшейся Невы – просто воздух пронизан безнадёжной тоской. По крайней мере, для одного человека дело обстояло именно так. Фрейлина вдовствующей императрицы Агата Андреевна Орлова всей кожей чувствовала, как разрастается где-то под сердцем чёрная тяжесть, как отравляет душу вселенская печаль.

Наимоднейшее английское слово «сплин» Орлова не принимала, а русская «хандра» выглядела слишком несерьёзно, чтобы описать нынешнее состояние души Агаты Андреевны. Возможно, что это и считалось слабостью, но после напряжения всех сил, которого требовала служба при императрице-матери (даме властной и настолько деятельной, что жизнь всех её помощников походила на сумасшедший бег белки в колесе) фрейлину время от времени накрывало отчаяние, а потом наваливалась тоска.

Страшась Наполеона, большая часть общества покинула столицу ещё в прошлом году. Тогда в Петербурге остались лишь царская семья, военные из расквартированных полков да облечённые властью сановники. Светская жизнь замерла, а потом и вовсе прекратилась. Обе императрицы и великие княжны пропадали в госпиталях, отдавая на благие цели личные средства. Сам государь сначала чуть ли не ежедневно собирал Чрезвычайный комитет, пытаясь нащупать спасительную стратегию, а после побед Кутузова, выгнавшего к зиме французов обратно за Неман, присоединился к армии, оставив тыл на своего любимца Аракчеева, а царскую семью и двор – на «Железную матушку».

Как и все приближённые к императрице дамы, Орлова старалась по мере сил помогать раненым. Однако несчастных оказалось так много, а страдания их были так ужасны, что, как ни крепилась Агата Андреевна, не пропускать через себя боль страждущих она не могла. Это очень изнуряло, и приступы чёрной тоски случались всё чаще. Сочувствия Орлова не хотела, а жалость не переносила. Сегодня у фрейлины был как раз один из таких «тёмных» дней, и она потихоньку возилась с ранеными, стараясь не попадаться на глаза Марии Федоровне.

Посыльный из дворца разыскал Орлову в самой дальней палате.

– Вам письмо, – сообщил он и достал запечатанный красным сургучом конверт.

Орлова поблагодарила и сломала печать. Писала фрейлине кузина Полина. Родных у Агаты Андреевны осталось раз-два и обчелся. Это отнюдь не выглядело преувеличением: именно две кузины и составляли всю её родню. Младшая – Аннет Орлова-Чесменская покинула Москву перед самым приходом французов и уехала далеко на юг, а вот старшая – Полина, ставшая в замужестве графиней Брюс, – вместо того, чтобы сидеть в тихой и благополучной Курляндии вдруг прикатила в столицу, да ещё и дочь с собой прихватила. С чего бы это?