Максим Кантор - Советы одинокого курильщика. Тринадцать рассказов про Татарникова (сборник)

– Идет процесс наподобие социалистической коллективизации – только теперешняя коллективизация капиталистическая. И у Севы в данном процессе роль важная, комиссарская роль. Требуется провести коллективизацию капиталистическими методами: обанкротить предприятие, обесценить акции. Надо, чтобы на частный поезд поступали жалобы, граждане перестали покупать билеты и владелец продал свое дело государству за бесценок. Правильно рассуждаю, Сева?

Проводник не ответил, обиженно поджал губы.

– Красный комиссар собирал с кулаков оброк, лишал средний класс прибыли. А нынешний госчиновник в согласии с госбанкиром отбирает прибыль у капиталиста. Ну и нашему Севе досталась важная роль, он сеет панику в рядах частного капитала. Нравится вам ваше дело, голубчик?

– А то что же получается, – пробасил Сева, – на буржуев горбатимся. Нам зарплату платят как хотят, сами на яхтах катаются, а ты здесь целую ночь толчешься без сна. Они-то, небось, на поезде не поедут, по морям рассекают, буржуи!

– Вы, Сева, вероятно, полагаете, что государственные чиновники на яхтах не катаются? – Татарников любовно оглаживал свои штаны. Нравились ему его брюки, хотя, по мне, их можно было бы уже в музей сдать. – Полагаете, там, наверху, судоходством не интересуются, только о железной дороге пекутся? Не думаю, Сева, что вы правы. Яхты у наших государственных мужей длиннее, чем железнодорожные составы. Россия всегда стремилась стать морской державой – завет Петра! – но преуспела в одном лишь аспекте: в персональных яхтах. Подлодки у нас долго не живут, эсминцы то и дело тонут, поезда на дорогах сами знаете в каком состоянии, а вот с частными яхтами как раз все благополучно.

Поезд мягко подкатил к перрону Московского вокзала, историки стали собирать вещи.

– Вы, пожалуйста, поаккуратнее, Сева, – сказал Татарников на прощание. – Миссия у вас, конечно, государственная. Но и государственное дело можно исполнять, соблюдая приличия. Хотя, – задумчиво добавил историк, – это непросто. Вот об этом мы и будем сегодня рассуждать на примере древних обществ.

– Предупреждаю, я буду настаивать на принципе двоичности! – сказал Волобуев. – Народ и правительство, бизнес и прогресс, вера и власть.

– Водка и огурец, – добавил Татарников. – Что действительно приятно, дорогие коллеги, так это то, что вечером опять сядем на поезд. Если к вам попадем, Сева, вы уж мои штаны не трогайте, ладно? Государева служба – понимаю, но мои штаны оставьте в покое. Обойдется государство без моих штанов.

Мы вышли на перрон, вдохнули сырой питерский воздух, один лишь доцент Волобуев задержался в тамбуре, и я услышал обрывки его разговора с Севой.

– А странички-то мои где?! – кричал Волобуев. – Странички из органайзера! Украли рукопись – так верните!

– Нету их у меня, – басил Сева.

– Штаны вернули, очки вернули! Рукопись теперь верните!

– Не могу вернуть, простите.

– Как это?! – ахнул Волобуев. – Передали по инстанции?

– Так не довез я странички до станции, туалетная бумага у нас в вагоне кончилась.

– Что?! – и судорога исказила черты Волобуева. – Вы подтерлись планом преобразования России?!

Ничего не ответил проводник поезда «Москва– Петербург». Стоял Сева смущенный, глядел в сторону.

– Подтерлись… Вы хоть заглянули в странички? Вы хоть помните, про что там было написано? – Ну, посмотрел… Невнимательно, конечно… Сами понимаете, вагон качает, сидишь на корточках…

– Эх! – за голову схватился доцент. – Люди российские! Вы хоть скажите – там про земства было?

– Вроде было, – почесал затылок Сева, – а может, не было… Нет, не заметил… Занят был.

Мы приехали на место происшествия – Гена Чухонцев, следователь, и я, репортер. Тряслись два часа по колдобинам, но все же дорулили до тихой заводи – река Клязьма делает здесь волшебный изгиб, образуя укромнейшую заводь, скрытую от глаз. Да и откуда взяться глазам – никаких соглядатаев тут быть не может. Так, пара деревень окрест, да уж практически вымерли те деревни, кто там остался? Безумные бабки да спившиеся подростки, и те наперечет. Кривые домишки, гнилые бревнышки, сорняки в огороде; тоска, обыкновенная русская тоска. И сетовать не приходится, что доживают эти деревеньки свой век, – всему приходит конец. Скоро снесут на погост бабок, сопьются мужики, заколотят их в гроб, зарастут лопухами хибары – и все, поминай как звали русскую деревню.

Вот с другой стороны реки, там да, угодья лучших людей страны, такие стоят замки, что раз увидишь архитектуру – уже не забудешь, сниться станут те сооружения. Там у них заборы по четыре метра высотой, корабельные сосны по сорок метров, хоромы в шесть этажей. Но на этих угодьях и вовсе некого найти, чтобы смотрел на реку, – некому здесь любоваться водными просторами, хозяева появляются редко. Живут они большую часть года в Монако или на Багамах, а сюда, на Клязьму, наведываются не часто – а может, и вовсе никогда. Ну что здесь, в сущности, делать? Комаров кормить? Водку пить под соснами? Конечно, к месту работы – то бишь к Кремлю – поближе. Но ведь иной раз и задумаешься: а надо ли быть так близко к месту работы? Может, подальше – оно и надежнее, для здоровья полезнее? Вот и стоят по одну сторону реки пустые замки, а по другую – заброшенные деревни. С какой стороны ни взгляни – заповедные места.

Доехали мы, вышли из машины, осмотрелись.

Яхта уже стояла пришвартованная к берегу, пассажиры давали показания, опера записывали сбивчивые рассказы в блокноты – а редкие пейзане дивились на столичных фраеров: одеты с причудами, говорят с вывертом, все у московских не по-людски. Жители прибрежных деревень спускались по косогору к яхте, прислушивались к разговорам. Какие у них здесь развлечения? Они такого события, может, сто лет не видали, а может, и все двести. Дивились пьяненькие мужички на столичных свидетелей. А свидетели не старались говорить тихо.

– Не могу молчать! – кричала правозащитница Альбина Кац, я узнал ее голос еще за километр. Характерный такой голосок.

Гена тоже узнал голос, втянул голову в плечи, это у него такой привычный жест – когда Гена понимает, что ему надают по шапке на работе за халатность, нераскрытое дело, шум в прессе, он всегда втягивает голову в плечи, старается спрятаться.

– Поднимемся на борт? – предложил Гена без особого энтузиазма, и мы поднялись по сходням на палубу.

– Ну и где тут?..

Местный следачок, усталый и напуганный, с уважением посмотрел на прыщавого Чухонцева: вот приехал столичный кадр, сейчас все раскроет. Знал бы он, как Гена боится любого дела.

– Слава богу, вы приехали. Не знаю, как и подступиться.

Нас проводили к телу.

– Это по твоей части, – сказал мне Гена, – не иначе как месть журналисту. Политическое убийство, чувствую, пахнет политикой. Надо публикации готовить – пусть правительство займется. Как считаешь, президент возьмет дело под свой контроль?