Виктор Пронин - Полное затмение

– Разберемся, – негромко обронил Петрович и налил себе еще водки. – Разберемся.

– Я вот подумал... А может, мы того... Может, мы и не угоняли эту «девятку», а?

– Вобла доложит.

– А он нам нужен? – Легкая, расслабленная улыбка блуждала по губам Афганца, солнечные зайчики скользили по его закрытым глазам, и слова, казалось, были просты и необязательны. Но Петрович знал им цену, знал, насколько они опасны, услышь их кто-нибудь другой.

– Да, Вобла нам нужен.

– Жидковат он маленько... Трусоват.

– Пусть... Больше всего он рискует своей головой. Назад ему пути нет. Знаю, что он хитрожопый, вижу его насквозь. Не знаю, опускали ли его, но... У нас опущенные такие вот были.

– Сторонится он тебя. Чует. Что-то он в тебе чует, в глаза не смотрит...

– Вижу, Коля... Все вижу, – Петрович подпер голову руками, отчего морщины сделались еще глубже и расположились так, что лицо приняло выражение печальное и какое-то обиженное. Но Афганец уже знал, насколько ошибочно это впечатление. Петрович был один на этой земле, и его ничто не могло остановить, изменить принятое решение. Усталый, поникший вид изможденного работяги много раз выручал его, и Петрович знал, что не надо ему менять свою внешность, не надо наряжаться и хорохориться, не надо распрямлять плечи и горделиво вскидывать подбородок. Глупо все это, никчемно и недостойно.

– Маловато нас, – обронил Афганец.

– А сколько нас? – оживился Петрович. – Кто знает, сколько нас? Может, нас десять человек, может, все сто! Да я один могу такого шороху навести, что город на дыбы встанет! Один!

– Так-то оно так...

– Никто перед нами поперек дороги не стоит, никто! А появится – уберем! Уберем?

– Запросто, – улыбнулся, не открывая глаз, Афганец. – Всех уберем, как тех ребят в джипе... А их глаза разложим по баночкам и разошлем по родным адресам. Потом сделаем кучу денег и отнесем одному человеку. На, дескать, живи, дорогой, радуйся.

– Разберемся, – проворчал Петрович. – Во всем разберемся. Только болтай поменьше.

– Я не болтаю, я делюсь.

– Поделился и заткнись. Слушай меня, Коля, и запомни мои слова... Деревья слышат, дом слышит, воздух слышит... Не произноси вслух ничего, чего не положено знать другим. Все слова, которые вслух произнес, у тебя на морде написаны. Они вот на этой листве отражаются, на солнечных зайчиках, на складках твоей рубахи! – Петрович впервые повысил голос. – Думаешь, что ты осторожный, хитрый, предусмотрительный... Ни фига! Если слово сказано, оно уже влияет на другие слова, на морду твою, на взгляд! Сидишь ты уже не так, стоишь ты не так, водку пьешь иначе! И люди это замечают. Не все, но те, кто имеет дело с кровью, смертью... Замечают. Мы все по ножу ходим, и никто не знает, сколько кому еще ходить. Сами ввязались в схватку, и отступать некуда. – Петрович налил в стакан водки из бутылки, принюхался, сморщился с отвращением. – До чего же гадкая водка! Где они ее брали?

– Возле трамвайной остановки, – улыбнулся Афганец. – Не нравится?

– Придется с этими киоскерами разобраться.

– Не надо с ними разбираться. Надо водку в центре брать, а не где попало.

– Тоже верно. – Петрович поднялся. – Пойду вздремну. Ты как?

– В саду лягу. – Афганец показал на раскладушку, стоявшую в тени. – Да, Петрович... А что с глазом? Вобла ничего не докладывал?

– Молчит. Но если что-то начнется, будет знать. Мимо него никак не пройдет. А ты говоришь, зачем Вобла... Вот затем и Вобла. Завербовали дурака, денег посулили, пусть служит.

– А нам не удалось ни одного духа завербовать.

– Потому и войну проиграли, – усмехнулся Петрович и направился к дому. И походка его тоже была усталой и какой-то безнадежной.

– Солдаты войны не проигрывают. Войны проигрывают полководцы, – сказал ему вслед Афганец.

– Утешайтесь, – обернулся с улыбкой Петрович. – А духов вам завербовать не удалось. А нам удается.

– Это не духи, это дерьмо.

– Лишь бы пользу приносило! – уже с крыльца крикнул Петрович.

– Каждый так думает, пока не поскользнется на этом самом дерьме!

– Смотри, куда ступаешь, – донеслись с веранды еле слышные слова Петровича.

«Вот и смотрю», – уже про себя пробормотал Афганец, да так и остался сидеть, прислонившись спиной к яблоне и запрокинув голову. Потом оттолкнулся от шершавого ствола, встал, прошелся по саду, осмотревшись по сторонам, вынул из какой-то щели в одежде непривычной формы нож – видимо, ножны были закреплены на бедре. Нож был достаточно длинный, сантиметров пятнадцать. Сорвав листок с яблони, он разрезал его пополам с торца. Нож прошел сквозь листок легко, не зацепившись ни за одно волоконце. Еще раз опасливо оглянувшись, Афганец снова спрятал нож, раздвинув штанину на бедре. Разрез он снова затянул вшитой «молнией». Похоже, о том, что у него есть это оружие, не знали даже самые близкие приятели.

– Так-то оно лучше, – пробормотал он. – Так-то оно спокойнее. Солдаты все-таки войн не проигрывают. А вы, умники, думайте. – И он направился к раскладушке, стоявшей под яблоней, в играющей солнечными зайчиками тени.

Когда на следующее утро Пафнутьев шел по коридору к своему кабинету, то невольно обратил внимание на нескольких человек, стоявших в углу у маленького столика. Они и в самом деле обращали на себя внимание – была в их облике какая-то независимость, может быть, даже вызов. Обычные посетители прокуратуры так себя не ведут. Когда Пафнутьев подошел к своей двери, один из них отделился и направился к нему.

– Здравствуйте. Павел Николаевич, – сказал подошедший и почтительно остановился в двух шагах.

– Здравствуйте, – Пафнутьев посмотрел ему в лицо и понял, что он никогда до этого с этим человеком не встречался. Это уже хорошо, подумал Пафнутьев и, справившись наконец с дверным замком, шагнул в кабинет. Но зацепился пиджаком за ручку двери, пошатнулся и, взмахнув рукой, невзначай оперся на незнакомца. И сразу догадался, что у того под мышкой спрятано что-то твердое, что-то выступающее. Нечто такое, что всем показывать нежелательно.

– Да, вы правы, – улыбнулся незнакомец. – Это пистолет. Я могу войти?

– Входите, если мне это ничем не угрожает.

– А если угрожает?

– Тогда лучше не входить.

– Нет, я все-таки войду.

Пафнутьев бросил на стоячую вешалку кепку, пиджак повесил на спинку жесткого кресла. После этого плотно уселся, положил руки на полированную поверхность стола и поднял голову.

– Присаживайтесь.

– Спасибо.

Человек, который так решительно вошел к нему, Пафнутьеву понравился. Не было в нем мелочной суеты, какой-то недостойной значительности или игры в значительность, он нисколько не смутился, когда Пафнутьев нащупал пистолет у него под мышкой. Во всем его поведении было спокойствие и твердое знание, чего он хочет. Такое настроение Пафнутьев чувствовал сразу.