Виктор Пронин - Все они почему-то умирали

– Пошли, – сказал Пафнутьев и направился к винтовой лестнице, втиснутой в круглую кирпичную башню.

– Нет, Паша, нет! – ухватил Пафнутьева за рукав Худолей, потащил его в противоположную сторону – по темному длинному коридору, в глубине которого тускло светилась маленькая лампочка. – Осторожно, здесь ведра, швабры...

Коридор заканчивался узкой дверью. Открыв ее, Худолей бесстрашно шагнул через порог – он уже, видимо, здесь все обходил, исследовал, изучил.

– Ну, ты даешь! – пробормотал Пафнутьев.

– Эта лестница ведет прямиком в подвал. На нее можно выйти с каждого этажа. Видишь двери? Если вдруг какая надобность приспичит – милиция окружит, бандюги начнут обстрел, натовцы десант сбросят... Ты сразу в подвал. И огородами, огородами – только тебя и видели.

Чем ниже опускался Худолей, тем он становился нервнее, чаще оглядывался на Пафнутьева, словно хотел убедиться, что тот не сбежал, не бросил его в этом опасном путешествии.

– Только, Паша, ты это... Не делай сразу поспешных выводов... Не торопись с выводами. Осмотрись, успокойся, присядь на что-нибудь... А уж потом слова произноси. Там не каждые слова годятся, там, Паша, с выбором надо, осторожно, продуманно. Десять раз мысленно словечко про себя проговори, а уж потом вслух, для других ушей.

– Что там? – не выдержал Пафнутьев. – Трупы?

– Да ну, трупы! – Худолей пренебрежительно махнул ручонкой. – Стал бы я тебе трупы показывать... Что ты, трупов никогда не видел? Видел. И еще будешь видеть. Жизнь у тебя такая, Паша, не каждый выдержит, не каждому по силам... И кто бы оценил, кто бы поддержал душевным словом... Грамоту какую дал, медаль за отвагу... Нет!

Худолей продолжал бормотать, было такое впечатление, что он попросту боится замолчать, боится тишины, которая с каждым этажом вниз становилась все более давящей какой-то, все более глухой. Когда они сошли с последней ступеньки, Пафнутьев ощутил под ногами плотный бетон: понял, что они в подвале. Вокруг была такая темнота, что только судорожно вцепившаяся в его рукав ладошка Худолея говорила о том, что он здесь не один.

– Я рядом, Паша, – шептал Худолей. – Я с тобой, не бойся.

– Да я вроде того, что ничего...

– Здесь есть выключатель, сейчас найду, – ладошка Худолея разжалась, и Пафнутьев остался один в этой невероятной темноте.

Шаркающей походкой, чтобы ни обо что не споткнуться, Худолей двинулся куда-то вправо, но слева, слева Пафнутьев явственно услышал какой-то шорох, ритмичный шорох, отдаленно напоминающий человеческие шаги, падающие капли воды, раскачивающийся на веревке груз.

– Нашел! – обрадованно произнес Худолей, и в тот же миг подвал осветился тусклым светом. Но после кромешной темноты свет от сорокаваттной лампочки казался сильным. – Видишь? – свистящим шепотом спросил Худолей. – Видишь?!

– Что? – недоуменно произнес Пафнутьев, который ожидал чего угодно, вплоть до человеческих голов, насаженных на железные штыри. На самом деле все оказалось проще и безобиднее. – Подвал просторный, можно ставить бильярдный стол, теннисный...

– Бильярд у него наверху. Полный, между прочим. А теннисный стол – в спортивном зале.

– Здесь есть спортивный зал?

– Не о том говоришь, Паша! Не туда смотришь! Не так ты живешь, ох не так! – и Худолей, снова ухватив Пафнутьева за рукав цепкой своей ладошкой, поволок в дальний угол. – Видишь?! – прошептал он чуть слышно, издали указав обожженным растворами пальцем на коробки, сложенные в углу.

– Ну?

Худолей посмотрел на Пафнутьева с такой жалостливостью, с таким бесконечным сочувствием, будто тот осрамился в его глазах во всем и навсегда.

– Паша, – Худолей приблизился к коробкам, вздрагивающей рукой коснулся одной из них и произнес каким-то смазанным, надломленным голосом. – Паша, это «Смирновская»... Наша «Смирновская»... А вот ихняя «Смирновская»... Наша, конечно, лучше, но главное – есть и та, и другая... Представляешь? – Худолей вынул платок из кармана и вытер выступившую на лбу влагу. – А вон в той коробке, Паша... Там виски. Квадратные бутылки, золоченые пробки, черные этикетки, а емкость... Ты не поверишь! Они все литровые. В этих двух коробках тоже виски, но бутылки треугольные. Мне, Паша, треугольные больше нравятся. И вовсе не потому, что виски в них мягче, душистее, душевнее как-то... Вовсе нет – треугольная бутылка лучше в руку ложится... Она уже не выскользнет из ослабевших пальцев, она как бы роднится с тобой... И не подведет тебя, Паша, даже если пальцы твои увлажнятся от волнения и сладостного предчувствия... Тебя, Паша, посещают предчувствия?

– Особенно сладостные, – сказал Пафнутьев и не посмел, не решился разрушить возвышенное состояние худолеевской души.

– И меня посещают, – грустно кивнул Худолей. – Смотрю я, Паша, на все это богатство, на всю эту безудержную роскошь, – он кивнул в сторону коробок, – и думаю... Знаешь, о чем я думаю?

– О стакане.

– Нет, Паша, ты груб и ограничен. Святое тебе недоступно. Я думаю о своей загубленной жизни, Паша. И понимаю, только сейчас понимаю – она прошла мимо.

– Кто? – спросил Пафнутьев, отвлекшись от худолеевских рассуждений.

– Жизнь, Паша. Я о жизни говорю.

– Я смотрю, ты времени зря не терял, провел большую работу и вот-вот выйдешь на след преступника.

– А что на него выходить... Они все здесь перед тобой.

– Нужен один.

– Выберем, Паша. Есть из чего выбирать.

– А что вон в тех коробках? – Пафнутьев показал в другой угол подвала.

– Скажу... Только ты упрись во что-нибудь, чтобы не упасть... Прислонись к стене, вот так... В тех коробках, Паша... Мукузани, Оджелеши, Киндзмараули... Продолжать?

– Света любит грузинские красные.

– Ты тоже, я смотрю, времени зря не терял?

– Секретаршу еще не видел, только собираюсь представиться. Но о ее вкусах наслышан. Жена Объячева Маргарита тебе понравится больше.

– Это почему же?

– Предпочитает крепкие напитки.

– Значит, хорошая женщина, – уважительно сказал Худолей. – Нет, она не могла убить своего мужа. Это сделал кто-то другой. Скорее всего непьющий. Бойся непьющих, Паша, от них вся зараза в мире. Если пьющий и пойдет на что-нибудь предосудительное... То только в состоянии сильного алкогольного опьянения.

– А ты ничего предосудительного здесь не совершил?

– Совершил, Паша. Совершил, – горестно кивнул Худолей. – Я это... Позаимствовал у хозяина... Одну – четырехугольную, а вторую – трехугольную. Он не возражал.

– Он не будет возражать, даже если ты у него этот дом позаимствуешь.

– Значит, тоже хороший человек. Был.

– Тише! – сказал Пафнутьев и замер, прислушиваясь. Ему опять почудились какие-то звуки. Здесь, в подвале, в полной тишине, они казались странными – для них не было никакой причины, не было ничего, что могло бы эти звуки издавать. – Показалось, – наконец произнес Пафнутьев.