Алексей Макеев - Тихий остров (сборник)

– Все! Уже ухожу! – шепотом сообщила девушка, но тут же с озорными искорками в глазах наклонилась к его лицу и еще тише спросила: – Или мне все-таки остаться?

Видимо, в глазах Гурова в этот момент она прочла нечто такое, отчего сочувственно рассмеялась, с проворством лесной кунички быстро поднялась на верхний ярус и скомандовала:

– Ну-ка, Люба, двинься! Ишь, разлеглась!

– Ой, Тайка! Бедного Костю уделала по полной. – Люба укоризненно вздохнула. – Смотри, как бы не надумал утопиться!

– Костя?! Утопиться?! – Тая саркастично рассмеялась и перешла на шепот: – Утопится он! Ага! Уж если этот фрукт кого и любит по-настоящему, то только самого себя. Знаешь, что он пацанам трепанул? Типа, чего эта Тайка из себя недотрогу корчит? Да если захочу, таких Таек сотню себе найду!

– Да ну!.. Может, врут? – усомнилась Люба.

– На него это похоже.

Пересмеиваясь, девушки перешли на чуть слышный шепот.

Лев Иванович решил не мешать им болтать, обулся и почти бесшумно вышел из кубрика. Он поднялся на мокрую палубу, пахнущую дождем, ухватился за металлические леера и смотрел на звезды, проглядывающие через разрывы в облаках, на отблески судовых огней, пляшущие на верхушках волн.

«Ну, блин, и шуточки у современной молодежи! – постепенно приходя в себя, мысленно резюмировал Гуров. – Девчонка-то вроде серьезная, а отмочила такое – хоть стой, хоть падай. Черт!.. Нет, они уже другие, не такие, какими были мы в их годы. У них совсем другие представления, понятия о том, что можно, а чего нельзя. У нас эти рамки были поуже».

Сзади послышались шаги. Гуров оглянулся и увидел Стаса. Тот, жизнерадостно ухмыляясь, встал рядом, толкнул друга в плечо и с хитрой подначкой поинтересовался:

– Ну и как ты? Ощущения, как в той песне: «Вся душа моя пылает, вся душа моя горит»? Да, Лева, женщины – это наше счастье и наказание, – философски рассудил он. – Только не говори, что остался к Тае равнодушен и тебя такое тесное соседство с ней никак не всколыхнуло.

– А ты считаешь, что всколыхнуло?

Голос Льва звучал флегматично, но Крячко был непоколебим.

– Конечно! – заявил он. – Чуется мне, что тебя там и плющило, и колбасило. Признайся хотя бы самому себе: будь вы с ней в каюте лишь вдвоем, ты вряд ли устоял бы.

Гуров немного помолчал, чуть двинул плечами и возразил все с той же флегмой в голосе:

– Нет, Стас, не произошло бы ровным счетом ничего.

Где-то невдалеке послышались осторожные шаги. Лев Иванович оглянулся и увидел темный силуэт с огоньком сигареты, бесцельно влекущийся мимо. Он сразу же узнал Костю. Судя по всему, тот их тоже угадал и очень этому удивился.

Парень встал у леера невдалеке, выпустил клуб дыма и с горечью, как бы сам себе, объявил с претензией на обидчивый сарказм:

– Что, тетки надоели, на молоденьких девочек потянуло?

Опера молча переглянулись.

– Невысокого же ты мнения о людях, – с насмешливым укором парировал Гуров. – Надо же, как быстро ты сделал выводы! Я смотрю, у тебя бездна претензий к кому угодно, но только не к самому себе.

– Думаете? – язвительно спросил Костя, давая понять, что сам-то он вовсе иного мнения.

– Знаешь, вначале ты мне показался нормальным парнем с крепкой натурой и здоровым чувством юмора, – не спеша заговорил Гуров. – А вот теперь ты сам выказываешь себя растерянным, рефлексирующим слабаком. Хотя причина твоих неудач в тебе самом, и никак не в других людях. Догадываешься почему?

– Готов выслушать вердикт эксперта по части морали и нравственности, – с желчной язвительностью откликнулся Костя, швырнув окурок за борт.

Проигнорировав его эмоциональный посыл, Лев заговорил как учитель, объясняющий урок хроническому двоечнику:

– Ну и послушай. Ты психуешь из-за Таи? А есть ли смысл? Да, в среде девочек определенного пошиба ты почти бог. Но тебе они неинтересны – пустышки, что с них взять? Ты с ними переспал и расстался. Тебе подавай Таю. Она сильная натура и ронять себя не намерена. Но ей не очень интересен ты, хотя как будто и не дурак, и в тебе есть что-то стоящее. Но она чувствует, что ты и ее воспринимаешь как одну из тех девочек-однодневок, с которыми всегда имел дело. Ничего удивительного – это типичная звездная болезнь. Поэтому Тая и разыграла перед тобой эту, я бы сказал, хулиганскую сценку. В итоге ты сейчас готов прыгнуть за борт. Я прав?

– Возможно. – Костя понурил голову и тягостно вздохнул.

– Это называется нашла коса на камень. – Станислав негромко рассмеялся. – Она показала характер, дала понять, что дешевкой себя не считает. Вот это тебя и разозлило. Теперь нервами исходишь. Рано или поздно это должно было произойти.

Костя, терзаемый не на шутку разболевшимся самолюбием, взлохматил волосы и с вызовом повернулся к Гурову.

– Вот вы согласились поучаствовать в той постельной интермедии, которую затеяла Тая, – с нервозностью в голосе заговорил он. – У вас, наверное, есть жена. Однако вы не отказались пообниматься с молодой красивой девчонкой. Верно? Неужто у вас в тот момент не появилось вполне понятного желания? Признайтесь!

Стас с ходу уловил все коварство этого вопроса и поспешил ответить за товарища.

– У меня возникло! – с той же степенью вызова объявил он. – Можно даже сказать, жгучее. А знаешь почему? Потому, что ты сегодняшний – это я вчерашний. Я тоже когда-то скакал направо и налево. Что сегодня? У Льва Ивановича замечательная жена, ведущая прима крупного московского театра, которой, кстати, он принципиально никогда и ни с кем не изменяет. А я когда-то сделал главную ошибку – упустил ту единственную, которую терять не имел никакого права. Вот и все! Что еще рассказывать? Думаю, этого вполне достаточно. Так что, хлопчик, в жизни надо быть, а не казаться. Я не слишком сложно объяснил?

– Не слишком. – Костя достал новую сигарету, прикурил и зашагал дальше.

– Да, – глядя ему вслед, вполголоса произнес Гуров. – Нынешним молодым пальца в рот не клади – враз откусят. Все-таки они от нас здорово отличаются. Не хочу чего-то плохого сказать о той же Тае, но среди бывалых девчонок семидесятых-восьмидесятых едва ли нашлась бы такая, которая столь свободно плюхнулась бы под бок незнакомому дяде, пусть даже из очень большого желания позлить своего парня.

– Плоды либерализма, – наморщив нос, констатировал Крячко. – То ли еще будет!

Через полчаса опера слегка продрогли на предутреннем студеном ветру Охотского моря. Они вернулись в кубрик, на цыпочках прошли к своим местам и очень скоро уснули.

Как видно, в ходе этого плавания судьба не была настроена подарить им покой. Приятели проснулись от горестных охов и причитаний, издаваемых их соседками по кубрику. Сокрушенно всплескивая руками и утирая платочками глаза, девушки очень сильно переживали по поводу какого-то неприятного происшествия, заметно их расстроившего. Опера поднялись со своих коек и поинтересовались причинами столь горестных переживаний.