Уго Борис - Полиция

– Просто закрой глаза и думай о Франции, ладно?

Она не засмеялась, и он продолжил:

– Эй! Я же не зову тебя замуж, так что с родителями меня знакомить необязательно.

И правда, он не предлагал ей выйти за него. Ни слова о церемонии, о чтении Послания к коринфянам святого апостола Павла, о банкете под звуки Gotan Project. Он не хотел ее тревожить и не собирался осчастливить. Он прекрасно понимал, что не годится для семейной жизни: парни вроде него не наряжают с женой и детьми елку, не берут отгул, чтобы посидеть с заболевшим ребенком.

Он всего лишь хотел сохранить жизнь своим гаметам.

Она не нашлась, что ему ответить, настолько глупым и бессмысленным было это желание. Посмотрела на него, как смотрят в бездонную пропасть, и вдруг поняла, что, если этот ребенок родится, он будет похож на него. Ей захотелось рассказать ему о реальной жизни: о коликах, отрыжке, о том, что она только-только пришла в себя после первой беременности и еще не до конца осознала, что она мать, о том, что у нее уже есть ребенок, муж, родители мужа, что она не готова снова во все это ввязываться, толстеть, испытывать тошноту, беспокоиться, без конца принимать железо, кальций, фосфор. Она не собиралась преждевременно стариться из-за новых и новых беременностей: они купили квартиру, она два года нормально не спала и меньше всего сейчас хотела снова менять в роддоме окровавленные прокладки и подкладывать в бюстгальтер вату, чтобы не протекло молоко. Но она знала, что он даже не станет слушать ее доводы, и лишь бросила:

– Ты даже не представляешь, о чем говоришь.

Она сказала это спокойно, с бесконечной снисходительностью, какую испытывает всякий родитель по отношению к тем, у кого детей нет.

– Ты действительно не понимаешь, что это такое, – повторила она, чтобы пресечь дискуссию в корне.

Она жалела о том, что рассказала ему о своей беременности. Жалела, что переспала с этим человеком. Иногда она злилась на себя за то, что больше не разговаривает, не видится с ним. Она считала, что поступает слишком жестоко. Но она знала, что не зря прервала их связь: все случилось слишком быстро.

Черный асфальт сменяется более дорогим покрытием охряного цвета. Теплый ветер уже доносит до них резкий запах пожара, смрад горелого пластика, дерева, резины, слезоточивого газа. Сам Центр административного задержания пока не видно за лесом, но в небе над макушками деревьев уже мелькают рыжие сполохи. На повороте по левую руку пролетает стеклянная крыша ипподрома. Справа сразу же вырастает редут Гравель [5] Форт на юго-востоке Венсенского леса, построенный в 1840–1845 гг. как часть окружавших Париж укреплений. С 1968 г. в здании форта располагается Парижская национальная школа полиции, позднее ее место занял Центр административного задержания иностранцев, нелегально находящихся на территории Франции. , вдоль стен которого идет засыпанная мелким песком дорожка для верховой езды. Машина минует установленные днем полицейские заграждения, въезжает на территорию. Старый форт – единственное капитальное строение Центра административного задержания, где ожидают принудительного выдворения из страны сотни иностранцев, не получивших разрешение остаться во Франции. Вокруг каменного здания скучились сборные домишки, сколоченные на скорую руку бараки, хибары и лачуги всех видов. Разномастные постройки окружают площадку, служащую автостоянкой и сборным пунктом.

Аристид медленно едет вперед мимо автомобилей спецслужб, автозаков и пожарных машин. Собаки из кинологического отряда, помещения которого примыкают к Центру, воют от ужаса в своих клетках. Задержанных эвакуируют под дождем из золы и пепла: кажется, что наступил конец света. Пожар начался днем и все никак не стихает. Его не сумели вовремя потушить, и он разгорается все сильнее. Прямо перед ними, всего в нескольких десятках метров, пламя пожирает одно из крыльев Центра. Из пустых оконных и дверных проемов вываливаются клубы черного дыма. Фары высвечивают растерянные лица бегущих мимо охранников, пожарных в скафандрах, с баллонами сжатого воздуха за спиной.

– Где тут администрация? – спрашивает Виржини.

В свете происходящего вокруг вопрос звучит нелепо.

– В одной из бытовок, там, справа, – рассеянно отвечает Эрик.

Вид пожираемого огнем здания завораживает. Пожар открывает взору прежде невидимый каркас, обнажает первоначальный замысел архитектора, проект, созданный им на чертежном столе.

– Я схожу, – говорит Виржини.

Ей хочется поскорее выбраться из машины – даже если при этом она окажется в опасности, в полной неразберихе. Назойливое присутствие Аристида не дает ей свободно дышать, внушает чувство вины.

– Возьми у них документы. Впрочем, они и сами все знают. Парень уже должен быть готов.

– Я припаркуюсь и догоню, – говорит Аристид.

Едва она опускает ступни на землю, как дыхание ей перехватывает от жары. Скопившийся в воздухе газ сушит нёбо. Она быстро идет через парковку, желая выиграть у Аристида хотя бы пару секунд, подходит к сборным домикам, жмущимся к каменной стене редута. В темноте щебенка под ногами поблескивает в свете пожара крошечными искрами. Виржини перешагивает через пожарные шланги, дрожащие от напора бегущей по ним воды, пробегает по ним глазами до самого пламени. Замечает в сотне метров впереди, на фоне пожара, черные, как в театре теней, силуэты задержанных. Их выстроили в цепь, и они рывками движутся вперед. Резко лают собаки, и кажется, будто перед ней стадо упрямо топчущихся на месте коз, которых можно сдвинуть с места лишь угрозами. Охранники идут вдоль цепи, желая поскорее провести заключенных через двор, из одного здания в другое.

Виржини плутает среди сборных домишек, карабкается по металлической лестнице, зажатой между строительных вагончиков, спрашивает дорогу у охранника, спускается вниз.

Преодолев три ступеньки крыльца, она входит в небольшое помещение с решетками на окнах. В тусклом свете люминесцентных ламп на скамейках по обе стороны от входной двери сидят какие-то люди. Ей вдруг становится неловко, воздух вокруг будто твердеет. Центр горит, но администрация продолжает высылать мигрантов из страны. Пожар не стихает, но людей все равно сажают в самолеты и экстрадируют.

Она подходит к перегородке в глубине комнаты, сообщает служащему, кто она такая.

– Спасибо, что приехали, – говорит он с дежурной улыбкой. – Мы вас ждали.

Служащий бледен, у него светлые, почти совершенно белые волосы. Он неторопливо прижимает верхний конец шариковой ручки к столу, чтобы показался стержень, с деланым равнодушием опытного обольстителя что-то пишет в линованном журнале.

– У вас сегодня весело, – замечает Виржини. – Почему начался пожар?