Ирина Лобусова - Дьяволы с Люстдорфской дороги

Маруся встала с кровати и в задумчивости сделала несколько шагов по комнате. Затем обернулась:

– Гвозди – для бомбы?

Ее новый знакомый кивнул.

Маруся улыбнулась:

– Я помогу вам ее делать. Сама сделаю, своими руками. И брошу тоже сама.

Подземелье Тюремного замка было огромным. Оно тянулось под всеми корпусами, как страшный подземный червь, своими мрачными кирпичными сводами наводя ужас даже на работников тюрьмы.

В подземных лабиринтах крыльев тюрьмы содержали самых отпетых злодеев. Именно там находились одиночные камеры и несколько карцеров – эти инструменты устрашения в последние месяцы использовались достаточно часто.

Вооруженный охранник шел по подземному коридору, держа связку ключей. Он прислушивался к стонам, доносящимся из-за наглухо закрытых дверей карцера. Охранник остановился возле развилки двух подземных коридоров, освещенных тусклой керосиновой лампой, и стал ждать. Вскоре появился его напарник, он быстро шел по крайнему правому коридору с невероятно мрачным лицом.

– Нету его нигде! – Второй охранник говорил шепотом, как человек, который сообщает глубокую тайну. И действительно, при первых же его словах первый охранник приблизился почти вплотную, и видно было, что он с вниманием ловит каждое слово. Выглядел он взволнованным. А второй продолжал: – Все обошел, осмотрел. Осталось только за здеся пошарить, в карцере. – Он говорил быстро и шепотом, но, несмотря на это, его слова, отражаясь от подземных сводов, звучали отчетливо: – В этот раз его точно выкишнут! Вот – вот будет поверка начальства, аккурат перед сигналом тушить свет, и все, пролетит, как фанера над Кацапетовкой… – Он тоскливо оглянулся.

– От швицер замурзанный! Прям халабуда на тухесе… – Первый охранник выглядел также очень взволнованным. – Он же за слово фасон аж ушами прикипел!

– Нехай тебе полцугундера шнурки завязывает, халамидник задрипанный! Ты ведь знал за то, шо братец твой пьяница, за уши закладывает! А ты взял и устроил его на работу в тюрьму. А здеся такие песьи морды не прописаны. Взять хотя бы этого Призрака… – Охранник не договорил.

– Шо ты фордабычишься за картину маслом? – возмутился его напарник. – Я все хотел тебя за цей гембель… Призрак – он за кто?

– Нихто толком ничего не знает. Но слухи разные ходят. Только вот про него вообще никто не хочет говорить. Боятся, – скривился охранник.

– Тю! Боятся! Да простужаться за цей гембель – як у Ёперный театр за свиным рылом!

– Ой, шоб ты был мне здоров! – охранник снова понизил голос до шепота. – Говорят за то, шо он черт. Продал свою душу дьяволу. Когда он еще не был Призраком, а только политическим, под номером, без имени, посадили его вместе с тремя сокамерниками за Кишиневский тюремный замок. Он так тихонько зашел в камеру и за койку возле параши сел. Так вот: утром, на рассвете, когда очередной шмон перед побудкой, шухер, гембель, все такое. Открывает надзиратель двери, а в камере… В камере трое этих уголшей в ряд висят на потолочной балке. Повесились все трое, а веревки сплели из простыней. – Он нервно чиркнул спичкой и закурил. – А его в камере не было. Сбежал он. А ты за него базар… Черт – шоб мине шухер с кисточкой! – поперхнулся он папиросой.

В воздухе зазвучал протяжный мучительный стон, взвившийся вверх пронзительной нотой. Оба охранника вздрогнули, причем первый едва не выронил с перепугу ружье, а второй – папиросу. Первый охранник быстро перекрестился.

– Да не простужайся ты за цей гембель! – усмехнулся второй. – Это в карцере стонет один политический. Обрабатывали его сегодня да переусердствовали маленько – и дубинами били, и плетьми… Исходили до полусмерти. Вот и лежит теперь, стонет. К утру, похоже, душу Богу отдаст. – Охранник пожал плечами и снова попытался раскурить папиросу.

Но стон прозвучал вновь – громкий, тоскливый, полный нечеловеческой боли, резко взвившийся вверх тонкой нотой и почти сразу глухо потонувший под каменными сводами тюрьмы.

– Начальство зверствует, – вздохнул второй охранник, – бьют их страсть как… А они все молчат… Либо молчат, либо ругаются, как проклятые… Выродки, не люди. А потом помирают, не выдерживают. А мы зарывай их – день за днем. Как помрет, мы под покровом ночи в мешок заворачиваем, выносим и в яму бросаем. Когда яма заполнится, ее зарывают и соседнюю рядом роют. И концы в воду. По документам человек вроде как в тюрьме сидит, суда ждет, а на самом деле давно гниет в яме. Нехорошее место тюрьма наша. Плохое оно. Проклятое.

– Да где ты за хорошую тюрьму видел? От фасон за вырванные годы!

– Люди языком наматывают… – голос охранника снова был полон трагического шепота, – что в месте этом самом хоронили некрещеных младенцев. Вот и бродят теперь в наших подвалах ихние проклятые души. Плохое место, дьявольское. Недаром с высоты птичьего полета тюрьма наша напоминает лежащий крест. Ночью, когда садится туман, вокруг тюрьмы бродят давно умершие заключенные, которые были тайком зарыты. Не похоронили их по-людски, вот и бродят теперь, ищут, кому отомстить. Говорю тебе, плохое место. – Он тяжело вздохнул.

Оба охранника замолчали, погруженные каждый в свои мысли. И снова раздался стон. Первый охранник опять перекрестился – он был суеверен до ужаса. А стон звучал действительно страшно – особенно в подземелье тюрьмы.

– Слухай, а шо будет, если мы глянем за черта хоть одним глазком? – В глазах охранника загорелось любопытство. – Когда еще такой случай зафасонится? Посмотрим, шо его от людских глаз прячут. Может, урод какой? До сигнала тушить свет еще за полчаса!

– Ну, если за один глазок… – как бы нехотя согласился его напарник.

И, сжав в руке универсальный ключ от всех камер, который всегда был на вахте караула в подвале, первый охранник все же как-то нерешительно направился в левый коридор, в самую глубину. В последних камерах этого коридора содержались особо опасные преступники, которым полностью был запрещен контакт с внешним миром. И с охранниками тоже.

В тюрьме стояла мертвая тишина. Прекратились даже стоны политического – несчастный узник либо умер, либо уснул. Керосиновые лампы, освещающие длинный коридор подвала, чернели совсем тускло, и от этого по кирпичным стенам, поросшим мхом, плясали фантастически изогнутые тени. Это было самое мрачное место тюрьмы. Здесь, глубоко под землей, содержались те, кто давным-давно потерял человеческий облик, отпетые из отпетых, преступники, несущие угрозу всему обществу. Недаром многие охранники действительно верили в то, что они продали душу дьяволу.