Олег Себастьян - Исход (Заговор ушедших)

Бремикер в глубине души отдавал должное логике фрау юстиц-советник и пока не находил доводов к возражению. «…Также можно практически исключить, что тело привезли и, тем более, принесли сюда раздетым. Думаю, что нам надо остановиться, как основной, версии убийства уже в этом районе. Потом потерпевшего, уже в бессознательном состоянии, дотащили до кустов, ударили еще раз снизу под нижнюю челюсть, затем раздели. Преступник, вероятнее всего, взял одежду, и все, что было на убитом, с собой и ушел…»

Бремикер еще не построил для себя более-менее цельной картины, так пусть хоть Рамзайер пока предлагает, решил он про себя. «Значит, надо перерывать все мусорные баки в округе километра и искать выброшенную одежду с пятнами крови?» «А что еще остается?», – сощурила Рамзайер и так уже казавшиеся узкими за стеклами очков голубые глаза. «Если бы еще знать, во что убитый был одет…» Бремикер обратился к молчавшему криминалисту: «Вы можете постараться определить приблизительно, что было на теле?» Тот с сомнением проговорил: «Ну разве что по анализу микрочастиц можем установить, из чего состояла одежда – убитого или другого… Но, какой фирмы и что было написано на футболке, к примеру…», – он улыбнулся: «Разве что, дело бы шло об убийстве какого-нибудь Promi…» Ангелика тоже усмехнулась: «Думаю, что нужды в таком уж кропотливом анализе не дойдет… Вы как думаете, коллега?» Бремикер насупился, его задевала безупречная логика Рамзайер.

Сам он слыл тугодумом и не обладал большим воображением в разработке версий, но сейчас он должен был пока согласиться со всеми выслушанными доводами фрау коллеги. И ограничился лишь тем, что сказал: «Надо дать ориентировку для патрулей, чтобы обратили внимание на всех, кто несет поношенную одежду» «Хотя, конечно, одежду могли пронести и в рюкзаке, тем более, вряд ли уже это был объемный узел. Лето же.», – с сомнением добавил Бремикер и распорядился, обратившись к полицейскому: «Пусть увозят тело…»

Ангелика согласно кивнула – новых следов лежавшее тело не давало, а без идентификации тела дело сдвинуться не могло. «А вы… Коллега, помогите нам, пока не придет комиссар Грейнер…», – Бремикер пригласил эксперта задержаться. «Кстати, где комиссар?», – спросил он нетерпеливо полицейского с рацией. Тот снова склонился ухом к рации: «Уже вышел, будет здесь через пять минут…»

Бремикер обратился к коллегам: «Сейчас мы еще и сами поищем, вдруг удастся найти что-то важное…» И все они направились по береговому уклону к кустам, перед которыми упаковывали в прорезиненный чехол вынесенное нагое тело…

…Всю ночь он пытался заснуть и, как только смежило глаза, в уши врывалась разудалая, витиеватая и постоянно повторяющаяся восточная мелодия… Под утро сон наконец овладел им, но раздавшийся откуда-то из подземелья резкий выкрик вырвал его из падения так, что после толчка в нижней части разом потяжелевшего тела – то ли бедер, то ли подошв – в глаза настойчиво стал проникать серый сумрак…

Еще мгновения, прищуриваясь и ощущая тянущую боль в веках, он лежал и пытался припомнить события сна, но ничего, кроме навязчивого набора все более разбегавшихся звуков, не заполняло его голову…

Наконец глаза привыкли к свету августовского утра, он полежал еще с минуту и толкнул плечи вверх…

Переходя из комнаты в комнату, он постепенно вспоминал, что вчера, в воскресенье закончился двухнедельный отпуск и наступало утро возвращения на работу. Настенные часы исчезли – все предметы, считавшиеся «излишествами», то есть то, что висело на стенах и стояло на полках, забрала с собой съехавшая во время отпуска жена. К излишествам были отнесены и часы, и теперь он снова стал привыкать, как и в течение долгих лет одинокой жизни в Германии, рассчитывать темп времени, лишь иногда подглядывая на экранчик доставшейся от дележки движимого имущества простенькой «Нокии».

Чувство времени возвратилось, будто и не исчезало, пока он продолжая двигаться из душа в комнату, где нагревался утюг, и обратно в ванную – чтобы закончить с умыванием…

Наклонив голову над раковиной и слыша звуки фыркающего чайника, купленного еще в последнем году 20-го века, и с тех пора сопровождавшего его с самого первого дня приезда в Штуттгарт, он уже перебирал в памяти события последних двух недель, которые, как ему чудилось, были лишь предвестниками каких-то неведомых и основательных изменений в его жизни…

Причиной беспокойства стал, как он был убежден, разговор с коллегой на второй день отпуска, которому он позвонил рано утром, чтобы отойти после многочасового ночного скандала с женой. Еще за неделю до его отпуска шеф разослал всему отделу приглашение на день рождения к себе домой – так и стояло: «Семья Асбрандт приглашает сердечно в свой семейный дом на торжество» (шеф отличался крайней серьезностью по отношению к себе, хотя и не чуждался ироничности в разговорах с подчиненными).

В итоге он никуда не пошел, прислав сообщение, в котором не особо даже утрудившись найти извиняюшийся тон, просто информировал о своем отсутствии. Определенных планов на отпуск не было, хотя и оживала время от времени мечта посмотреть на Рим.

Вместо «Вечного города» к ним с женой вдруг приехала старшая дочь жены, жившая отдельно от них вот уже несколько лет в Дрездене. Неожиданной стала просьба привезти с собой друга, то ли занимавшегося с ней когда фитнессом, то ли просто очередного «бойфренда».

Ему не хотелось присутствия совсем уже постороннего человека, к тому же немца. Периодические визиты дочерей жены не оставляли ничего, кроме ощущения совершенно потерянного времени и сил души, отданных равнодушным, пустым людям.

Но в этот раз жена чуть ли не ежеминутно ныла об одиночестве брошенной девочки, возможности наконец-то побыть с людьми и как-то отвлечься от бессмысленного прозябания в Дрездене. Он пытался не слышать причитаний, перебивал разговорами на другие темы, но упорство жены не истощалось, и он, чтобы закончилось беспрерывное нытье, махнул на все рукой…

Оставалось всего десять минут до поезда, Ему толком не удалось позавтракать – лишь выпить кофе, но в нем распространилось давно задвинутое вглубь, и все-равно неодолимое чувство бесконечной дороги, уходящей к горизонту синеватых гор, какое всегда его охватывало перед тем, как шагнуть в неизвестность и уже не оглядываться…

Будто повинуясь этому разлившемуся в нем ощущению сменившегося мира вокруг, ноги несли его легко к станции и он не чувствовал к себе никакого волнения…

В поезде он сел по привычке на левой стороне, чтобы смотреть на отсвеченные розовым склоны Таунуса и закрывавшееся постепенно с удалением поезда от Франкфурта лесистые склоны бастиона Альткенига.