Антон Фридлянд - Сталинбург

После того, как он подписал чистосердечное признание, ему вкололи успокоительное, выдали казенные трусы на смену и перевели в общую камеру, где также не было окон, но не было и телевизоров.

В камере, рассчитанной на двоих, к приходу Паши уже обитали четверо. На одной из коек, положив под голову седую бороду, сладко похрапывал бомж в обоссанных трениках и реглане с символикой Олимпиады-80. На другой койке сидели двое мужчин цивильного вида: полноватый брюнет лет сорока с курчавыми волосами и черной повязкой на левом глазу, а также бритый наголо тип примерно того же возраста, с пронзительным взглядом, с изможденным худым лицом и впалой грудью. Четвертый постоялец неопределенного возраста комфортно устроился на полу в луже собственной блевотины и с блаженным видом разглядывал потолок камеры, не обращая внимания на своих соседей.

Кудрявый брюнет поприветствовал Пашу, затем поинтересовался, как тот здесь очутился. Бритоголовый молчал, сверля вновь прибывшего взглядом. Присев на край койки рядом с одноглазым, Паша ответил, что у него возникли разногласия с милицией — про пикантные детали вроде мнимого изнасилования буфетчицы второго разряда он решил умолчать. Его собеседник оказался более словоохотлив, и через полчаса Паша уже был хорошо знаком с его биографией.

Нового знакомого звали Берий Соболев, и он был известным иконописцем, а если верить его самопрезентации, то «лучшим в Священном Союзе». Среди самых значимых его работ — роспись Пещер Святого Феликса в Сталинбурге и оформление Храма Святого Владимира на Крови, что в Ленинграде. Кроме того, он являлся разработчиком правоверного шрифта «Берий Кириллик», который активно применялся как в наглядной агитации, так и в заставках телепрограмм. Также Берий был одним из самых популярных в Священном Союзе звонарей — Паша поначалу подумал, что речь идет о духовной музыке, но потом открыл для себя, что слово «звонарь» в их разговоре носило другое значение. Так называли членов сетевой общественной организации «Всесоюзный Колокол» — проще говоря, блогеров.

За все время, пока Берий Соболев набивал себе цену, бритоголовый мужчина не издал ни звука. Когда Паша попробовал к нему обратиться, тот лишь промычал в ответ и отвел взгляд.

— Он не будет с тобой разговаривать, — объяснил Берий Паше. — У него языка нет.

Товарищ Соболев охотно поведал историю Клима Флоренского — так звали безъязыкого. Клим был известным в Сталинбурге юродивым, по словам Берия специализировавшимся на подвигах во имя веры или, иначе говоря, на священных жертвах. Язык, который он несколько лет назад собственноручно отрезал, стал первой из такого рода священных жертв. Отрезанный язык был помещен им в задницу любимого коня товарища Птушки — к счастью, речь шла не о живом коне, а о конной статуе генсека, установленной на территории Кремля. Таким образом Флоренский показал, на какие жертвы он готов пойти, чтобы продемонстрировать свое почтение духовному лидеру правоверного государства.

Но Клим на этом не остановился — спустя несколько месяцев он отрезал себе яйца и зарыл их в парке неподалеку от Красной площади. Этот символический жест, призванный сделать столичную землю более плодородной, также привлек к себе внимание общественности — о подвиге Флоренского написали газеты «Правда», «Труд», «Красная хоругвь» и журнал «Садовод-любитель».

Однако настоящая слава пришла к блаженному в Ленинграде, когда он, отрезав себе член точной копией кортика, принадлежавшего матросу Железняку, поместил этот орган в дуло орудия, установленного на крейсере «Аврора». Этот смелый перформанс вызвал бурную полемику как среди агит-попов, так и среди простого народа. Одни решительно порицали Клима за позерство, казавшееся им неуместным в военное время, другие же искренне восторгались его самоотверженным стремлением вдохнуть новую жизнь в забронзовевший символ. Споры утихли лишь когда указом товарища Птушки Клим Флоренский был представлен к наивысшей награде Священного Союза — Ордену Святейшего Двуглава первой степени.

Но даже эта почетная награда, дарованная лично генсеком ЦК ПКСС, не сумела по прошествии некоторого времени уберечь Клима от беды. Утром 25 апреля сего года, то есть два дня назад, Клим Флоренский распял себя на дверях Комитета Безграничного Гуманизма (только теперь Паша обратил внимание на то, что руки Клима, которые он держал между коленями, были забинтованы). Сотрудники Комитета, явившиеся на работу к девяти, не смогли попасть в здание через центральный вход, поскольку двери были заблокированы прибитым к ним телом Клима. Комитетчики с ним церемониться не стали и, наплевав на глубокий символизм очередной священной жертвы Флоренского, сняли его с дверей, а затем поместили сначала в спец-лазарет, а затем сюда, в камеру предварительного заключения. Теперь судьба юродивого целиком зависела от того, каким образом будет истолкован наверху его поступок — как проявление отваги во имя веры или как умышленное препятствование исполнению служебных обязанностей сотрудниками КБГ.

Воспевая священные жертвы своего сокамерника, Берий не упустил случая похвастаться и собственным геройством. Он доверительным тоном сообщил Паше, что лишение глаза было его личным подвигом во имя веры, на который он пошел, чтобы получить свой первый госзаказ. Что касается самого Берия, то его привело в КПЗ, как он выразился, «желание попасть в вечность». С самого начала, создавая лики правоверных святых, он стремился придать им свои собственные черты. Поначалу это сходство было почти незаметным, но с каждой последующей иконой Соболев вносил в священные образы все больше самого себя. Все усложнялось тем обстоятельством, что иконописец был одноглаз, тогда как все деятели Революции, как назло, обладали полным комплектом зрительных органов. Художнику приходилось изображать святых в профиль, показывая лишь правую половину лица и подразумевая отсутствие левого глаза. Этот фокус сходил ему с рук до тех пор, пока он не получил от одного столичного дома культуры заказ на изображение Святейшего Двуглава.

Согласно правоверным канонам лики святых Владимира и Иосифа должны быть развернуты друг к другу, и игнорировать эту художественную традицию было не под силу даже такому матерому иконописцу. Берий заканчивал работу над этой масштабной (два на три метра) иконой глубокой ночью, и уже почти под утро, пребывая в состоянии, близком к экстатичному, не смог совладать с собой и парой размашистых мазков наложил на левый глаз Святого Иосифа черную повязку, сделав его похожим на усатого пирата. Весь следующий день он отсыпался, и когда заказчик вместе с грузчиками пришел за иконой, дверь им открыла ничего не подозревавшая домработница. Директор дома культуры, пройдя в мастерскую, увидел то, что увидел и тут же поспешно удалился, а через полчаса вернулся в сопровождении трех сотрудников Комитета Безграничного Гуманизма. Так Берий Соболев оказался не в вечности, а в КПЗ, однако не терял при этом самообладания — видимо, существовала некая сила, способная за шкирки вытащить его из этой передряги.