Антон Фридлянд - Сталинбург

Из-за успокоительной инъекции Мэт ощущал необычайную слабость. Следовало совершить усилие, чтобы за раз осуществить два важных дела: проверить, не заперта ли дверь и вырубить на хрен телевизор. В случае, если дверь не заперта, телевизор можно было похерить. Но хватит ли у него сил, чтобы выбраться из дома творчества — на ватных ногах и с затуманенной головой? Опустив ноги на пол, попытался встать, но затея оказалась неудачной, и он свалился рядом с кроватью, словно тряпичная кукла. Кое-как дополз до двери, которая, естественно, оказалась заперта, затем поискал пульт от телевизора и не нашел. На то, чтобы забраться обратно в кровать, сил уже не хватило, и он остался лежать на полу, устремив взгляд в потолок.

Ночь была кошмарной: сон — бодрствование — полудрема — снова сон, и так по кругу. Ни на секунду не замолкавший телевизор щедро поставлял сюжеты для бредовых видений, пока в какой-то момент не переключился на канал «Озеро», где балерины изображали лебедей под приглушенную музыку, ненадолго убаюкавшую Матвея. Но ровно в шесть утра закольцованный балет сменился оглушительным союзным гимном — Мэт встрепенулся, ударившись головой о раму кровати. Затем последовал выпуск новостей, где главным сюжетом была предстоящая церемония ежегодного посвящения товарища Птушки в сан генсека ЦК ПКСС. Что было дальше, Матвей не помнил — очнулся он уже когда Птушка под торжественную музыку шел по коридорам Кремлевского дворца, сменяющимся другими коридорами, и казалось, что это никогда не закончится. Перед генсеком распахивались двери, а он все шел и шел, пока наконец не добрался до просторного зала, наполненного генералами и священниками, где, взобравшись на возвышение, сложенное из ленинских томов, принял присягу, положив руку на чемоданчик с красной кнопкой.

Метавшемуся в бреду Матвею казалось, будто это он сам идет по бесконечным коридорам, мимо картин Никаса Сафронова, мимо скульптур Зураба Церетели, мимо вытянувшихся по струнке караульных со стеклянными глазами. Вместо церемониального зала коридор закончился тупиком с нарисованным на стене двуглавым орлом. От парных шей начали отпочковываться новые головы, и секунду спустя на несчастного смотрели сотни холодных птичьих глаз, а множество клювов норовили вцепиться в него, страшно клацая перед самым носом. Он пытался бежать назад, но двери за его спиной оказались заперты, а многоголовая птица все приближалась, хлопая стальными крыльями, и казалось, конец неминуем, но вместо него пришло спасительное пробуждение…

Помотав головой, Матвей обнаружил, что все так же лежит на полу, но теперь уже в луже холодного пота, а над ним нависает фигура сидящего на кровати мужчины с седой трехдневной щетиной на обрюзгшем лице.

— Ну, здравствуйте, Матфей Сергеевич! — произнес он, слегка картавя. — Добро пожаловать в нашу скромную обитель!

Нового знакомого Матвея звали Миша Куц. Он отрекомендовался как «писатель, эссеист и драматург» и на правах куратора предложил провести экскурсию по дому творчества. Помимо милого грассирования у Миши была еще одна особенность: он без остановки трындел. Но тон его был довольно мягкий и ненавязчивый, так что Матвей со временем научился воспринимать речи сопровождающего в фоновом режиме, как радио, выделяя лишь отдельные фрагменты. К слову о радио, первое, на что Мэт обратил внимание — в каждом помещении, включая коридоры, туалеты и душевые неизменно присутствовал включенный телевизор, а то и несколько. Все они транслировали разные каналы, но самыми популярными среди них были «Звезда» и «Штык».

— Нужно всегда находиться в информационном поле, — прокомментировал Миша. — Это очень важно для творчества. Ну как для творчества… Это вообще важно для жизни. Мы ведь часто не отдаем себе отчет, что жизнь идет. Нам кажется, что сегодня просто очередной день, а жизнь… жизнь — это что-то большее. Но именно из обычных дней и складываются наши необычные жизни…

Матвей с утра не был готов к таким крупным дозам бытовой философии, поэтому вклинился в Мишин поток сознания с вопросом:

— А где тут у вас позавтракать можно?

— Я вот иногда задумываюсь… — по пути в столовую Миша снова завел свою шарманку. — Знаете это утреннее чувство, когда мозг уже проснулся, а желудок еще нет? И вроде бы пора уже завтракать, но ты этот момент все время откладываешь — то постель по второму разу застелешь, то зубы снова почистишь… Бывает с вами такое?

К тому времени Матвей уже понял, что все вопросы, которые задает ему Миша, носят сугубо риторический характер. Поэтому он молча умял свой завтрак, параллельно выслушав историю о сложных отношениях своего собеседника с манной кашей. Корни этих отношений терялись в глубоком детстве, и с каши эссеист незаметно перескочил на неповторимый запах школьной столовки, вспомнил учительницу химии с волосами цвета марганца, а затем, совершив невообразимый кульбит, обратился к армейским воспоминаниям.

Когда завтрак был окончен, Миша показал Матвею здешние места силы: библиотеку, кинотеатр и актовый зал. Помимо телевизоров стены были украшены крупноформатными иконами, портретами Птушки и лозунгами вроде «Творчество должно служить народу» и «Правоверный кинематограф — важнейшее из искусств». Однако попадавшиеся по пути литераторы и кинематографисты занимались чем угодно, только не творчеством: кто-то болтал с монахами в белых рясах, кто-то разгадывал кроссворд, развалившись в кресле, кто-то дегустировал кефир, задумчиво глядя в окно.

Матвею, с самого утра думавшему о побеге, не терпелось оказаться на улице, но когда они вышли из дома творчества через заднюю дверь, то попали в живописный садик, обнесенный высоким бетонным забором с колючей проволокой по периметру и зоркими монахами в башенках по углам.

— Будто зона, — проронил режиссер, сплюнув на траву.

— А вы сидели? — с интересом спросил Миша, на что получил отрицательный ответ. — А вот я сидел. Когда пьесу писал о перевоспитании, попросил, чтобы меня на месяц в тюрьму поместили. Очень интересный опыт, выходить не хотелось. И знаете, что примечательно? Многие думают, что тюрьма ограничивает возможности заключенного. А я вам вот что скажу: не только не ограничивает, но напротив, расширяет горизонты и раскрывает потенциал. Я думаю, каждый гражданин Священного Союза должен хотя бы раз в жизни посидеть в тюрьме. Это и к дисциплине приучает, и смекалку прививает, и помогает находить новые возможности.

— Интересная мысль, — буркнул Матвей, усаживаясь в плетеное кресло возле куста сирени.

— Любое ограничение делает нас сильнее, — с жаром продолжил Миша. — Посмотрите на нашу великую державу, окруженную врагами со всех сторон! Вынужденная изоляция, эмбарго, запреты на поставку продуктов и оборудования… А мы от этого только крепнем! Мы так устроены, что лучше всего умеем отвечать на вызовы. В мирное время мы скучаем и заплываем жиром — чтобы быть в тонусе, нам нужна война! Мы — народ-воин, и противостояние вражеским еретикам — для нас это лучший подарок. Только в правоверной тюрьме, в которую мы себя добровольно поместили, мы найдем свое счастье и истинное предназначение, как монахи находят его в монастыре.