Павел Назаренко - В гостях у Сталина. 14 лет в советских концлагерях

И она приняла нас, жестоко приласкала и многих приютила. Многие многие из нас там на веки почили, в ее сырой и холодной земле, далеко, далеко от своих любимых жен, детей и родных.

Да, сколько осталось жен вдовами и сколько деток осталось сиротами?

Чуть ли не пол Сибири проехали и наконец, наш длинный путь подходит к концу. На всем протяжении нашего пути, когда-то России а теперь СССР, поразила нас ужасная нищета и убожество, как городов так и сел. Всюду развал, не беря во внимание разрушений последней войны. Хижины крестьян, т. е. колхозников, убогие и грязные. Ободраны стены с жалкими пятнами, оставшихся от когда-то бывшей извести не белого а желтого цвета. Это является доказательством того, что в продолжении многих и многих лет, стены крестьянских жилищ не белились ни известью, ни белой глиной. Заборов совсем нет. Крыши редко где исправны, а большей частью поразвернуты ветрами и стоят вихрястыми, а это показывает, что и крыши, иной раз, ведут борьбу с разъяренным хулиганом ветром.

Люди, несмотря на то, что живут в соц. раю, оборванные, в заплатах и кажется, что вот, вот будут ходить в костюмах Адама и Евы. Подростки 8–12 лет, шмыгают возле вагонов у поездов, прибывших на станцию. Эти подростки подбежали к нашему поезду и как по команде начали выкрикивать «изменники, фашисты», а потом начали обращаться к нам с просьбой: «дядя, дай кусочек хлеба».

Жаль было этих голодных несчастных детей, но и мы сами были голодны и оторвав от своего рта, или оставленный кусочек сухарика про черный день, потому что всего можно ожидать в социалистическом раю, бросаем детям. Эти несчастные дети, на лету схватывают наши подаяния своими исхудалыми руками, и со звериной жадностью и хорошо не разжевав, проглатывают. Да, дожились народы России до свободы.

Привел их «в порядок» их «спасители» Ленин и Сталин, а также и их горе-пророки социализма.

Тысячи километров отдалили нас от родных, милых, дорогих семейств. Все ушло далеко, далеко. Поезд наш, казалось уставши от длинного пути, с изнуренными и замкнутыми пассажирами, начал замедлять свой ход. Шипя и пыхтя, давая о себе знать, вползает в пространство, называемое станцией «Зенково», но совсем не похожее на станцию, а скорее на открытое поле, которое упирается в валуны.

Буфера застучали, наделив внушительными толчками обитателей вагонов. Поезд остановился. Любопытство овладело измученными узниками. Где мы, поедем ли дальше? А в душе родилось и выросло желание еще и еще, без конца ехать и оборваться в бездонную пропасть всем составом, где бы кончилась навсегда, наша горькая «Одиссея». Но ехать дальше уже не пришлось.

Незамедлив отомкнули замки, открыли двери вагонов и раздался окрик конвоира: «вылезай». И, вот, мы при дневном освещении взглянули друг на друга. На кого мы были похожи, после месячного путешествия в вагонах без света, без чистого воздуха и при полуголодном питании, — бледные с желтизной на лицах, худые, переутомленные. Скорее всего мы были похожи на тяжело больных, поднявшихся со своих больничных кроватей, до полного выздоровления.

Попробовали, как было, когда-то в молодости, молодцевато выскочить из вагона. Прыжки то мы сделали, но слабые ноги не выдержали даже и исхудалое тело и мы, как подкошенные стали не на ступни, а на колени. Опираемся руками о землю, становимся на ноги, шатаясь со стороны в сторону к строющейся колонне.

Это было вблизи города Прокопьевска, где оказалось очень много казаков и казачек из Лона и Кубани, высланных «любимым, родным, гениальнейшим», как его величали тогда советские пятколизы и приспешники, «отцом народов» Сталиным, из своих родных куреней, станиц и Краев.

Повалила со всех сторон наша родная казачня, желая найти, увидеть несчастных, если не родных, то хотя бы станичников. Среди нас нашлись не только станичники, но даже и родственники. Разговоры не смогли долго продолжаться; конвой силой оружия отодвинул любопытных на приличное расстояние. Ругань казаков и проклятия казачек конвою и палачам казачьего народа, висели в воздухе, а глаза их сверкали гневом ненависти.

Конвой поспешил нас увести в ближайший лагерь Зиминка, в которой и началась наша лагерная жизнь.

После построения колонны, конвоиры проверили свои винтовки, не забыли ли случайно зарядить, и повели нас на возвышенность, доминирующей над Зенково. Возвышенность эта оказалась полем, на котором появился перед нашими глазами «баз», огороженный высоким забором с вышками для часовых по углам. Ворота широко раскрылись, чтобы принять нас, как долгожданных, но не любезных гостей.

В базу никаких сооружений, только большая куча старых брезентов. Первой ночи нам не пришлось спать в палатках, и мы забравшись под брезенты коротали ночь.

На утро следующего дня был разбит городок. Дали нам палатки и началась спешная работа по постройке хижин-палаток. К ночи вырос городок. Спустилась ночка темная, окутав своим черным покрывалом и все и вся, обещая сладкий сон и приятный отдых, после длительного пути, но желательного сна мы не получили.

С вечера и до утра, от палатки к палатке рыскали урки (прославленные, признанные воры) с блатными ворами, (начинающими стяжать себе славу воров) и с охранниками лагеря, отбирая у новых жильцов: все золотые вещи, часы, костюмы, сапоги, разную материю и вообще все, что им понравилось и что можно было променять на самогонку или водку. Ночь была кошмарная. До утра были слышны угрозы, ругань, избиение непокорных, ропот и просьбы побежденных

К утру все затихло. Урки с охранниками получив богатую добычу, временно успокоились, при дележе у них без площадной ругани и угроз не обошлось. Люди в отчаянии не знали, что им делать, да и что могли делать, когда. мы были отданы в руки произвола?

Некоторые в отчаянии пробовали покончить жизнь самоубийством, как полк. Назимов — вскрыл себе вены бритвенным жилетом, но умереть ему не дали — спасли его, об этом рассказывали в лагере Зиминка. Другой случай: рассказывали, что один офицер власовец отрубил себе правую руку за то, что она у Власова подписала воззвание против Советов. Были и такие чудаки, которые своими подобными поступками удивляли многих.

Ночной дождик порядочно освежил воздух, и вблизи нашей палатки (в 7 метров) старики разложили огонек и расселись на корточках, протянув руки к ласкающему пламени.

Вдруг выстрел. Один старик вскрикнул и повалился на землю раненый смертельно (Фамилия его, если мне память не изменяет была Морев). Оказалось, что на сторожевой вышке, в 150 метрах заспорили три энкаведиста о меткости своей стрельбы: и вот один из них по фамилии Конев, чтобы доказать, что он хороший стрелок, выстрелил и убил Морева. Для энкаведистов живых мишеней в лагере оказалось вполне достаточно.