Василий Шульгин - Три столицы

Вскоре Чебышев с женой поехали в Сремские Карловцы, посетили «белый дом», в котором на втором этаже снимал квартиру Врангель, похоронивший в этом сербском городке отца, пестовавший с женой Ольгой Михайловной дочерей Елену, Наталью и сына Алексея.

В сентябре 1924 года Врангель издал приказ о роспуске белой армии и образовании Российского общевоинского союза (РОВС) и оставался его начальником до своей смерти в 1928 году, после чего его сменил генерал Кутепов… Когда в том же, 1924, году Кирилл поторопился объявить себя «императором всероссийским», Шульгин высказался в том духе, что «императорский титул сейчас не помощь, а препятствие для эмиграций»… Врангель уклонялся от участия в эмигрантских политических склоках, но признавал верховенство великого князя Николая Николаевича, который обещал после свержения ига большевиков установление правового порядка, союз с православной церковью во главе с патриархом, децентрализацию, самоуправление всех наций, частную собственность, как побуждение к труду, с закреплением земли за теми, кто ее обрабатывает, равную охрану знаний, труда и капитала и отказа от какой-либо мести.

Потом Чебышевы отправились к Шульгину, жившему в домишке, где пол был на одном уровне с землей.

Из беседки, обвитой плющом, доносился стрекот машинки. Василий Витальевич всегда что-то писал. А то Чебышев заставал его за чтением Евангелия. Они часто вместе бродили по окрестностям Сремских Карловец, ходили на именины к кому-нибудь из членов русской колонии, обжившейся, заведшей гимназию для своих детей. Шульгин, который брил тогда и лицо, и голову, в рубашке с широким отложным воротничком фасона «Байрон», перебирал струны гитары и жалобным, тонким голосом пел русские романсы. Как писала Марди его сестре, жалуясь на однообразие карловацкой жизни, «В. В. смотрит на Дунай и все вздыхает о лодке». Он действительно строил байдарку под названием «Риск».

У него была метровая модель ее. Шульгин хвастал, что уже 29 лет плавает на таких байдарках.

Обе четы вышли погулять. Пока дамы собирали у патриаршьего парка фиалки без запаха, Чебышев успел сказать Шульгину, что ехать на верную смерть нельзя. Тот промолчал. Они зашли в кафану (заведение чисто сербское, подробно описанное мной в биографическом романе о Браниславе Нушиче), пили «шприц» — вино с сельтерской водой. Играли венгерские цыгане, пахло конюшней, какой-то пьяница все падал со стула…

Они поднимались в гору, на вершине которой был водружен большой деревянный крест с изображением Иоанна Крестителя, покровителя Сремских Карловиц. Внизу оставались башни собора, часовня с четырьмя входами, где в январе 1699 года был подписан Карловицкий мир между Турцией и Россией, Австрией, Польшей, Венецией.

Еще выше стала видна крутая излучина Дуная, а на севере чернела громадина Петровародинской цитадели.

Цвел миндаль, абрикосы, персики — все бело и бело-розово.

Из проулка выбежали бешено две лошади. В. В. поднял палку и пошел навстречу. Лошади свернули.

— Я бы их испугался, если бы на них сидели люди, — сказал Шульгин.

— Натура героическая… Это мустанги, — иронично сказала Марди, тоже читавшая Майна Рида. Все засмеялись.

Главный разговор состоялся на Крестовой горе. С глазу на глаз.

— В конце концов, правда ли, что вы собираетесь в Россию? — спросил Чебышев.

— Да, собираюсь.

— Василий Витальевич, вы имеете полное право распоряжаться своей жизнью, как вам угодно. Но как политический деятель, вы должны учитывать грозящую вам опасность. Если вы окажетесь в руках большевиков, то они припишут вам всякого рода политические отречения, как приписали уже не так давно Савинкову.

— Я это учитываю и приму меры, Николай Николаевич, — сухо возразил Шульгин. — Если «Трест», как вы утверждаете, — отделение ГПУ, во что я не верю, то в таком случае я совершенно спокоен за себя. Если Федоров, все они — провокаторы, то им полный расчет выбросить меня обратно, ибо я сам не представляю для них лакомой добычи. Мое благоприятное возвращение создает в их пользу доверие, которое они смогут широко использовать.

Если верить Чебышеву, передавшему этот разговор задним числом, уже после поездки Шульгина, создания им книги «Три столицы» и разоблачения «Треста» Бурцевым, то остается только верить в проницательность Василия Витальевича…

Чебышев просил генерала Врангеля повлиять на Шульгина:

— Вы согласны со мной, что Федоров — провокатор. И вот на ваших глазах Якушев-Федоров увозит от вас в чеку такого человека, как Шульгин. Помешать ему можете только вы.

Врангель говорил с Шульгиным. Но Василий Витальевич решил твердо… Мария Димитриевна уже уехала в Париж. В. В. уверил ее, что собирается в Польшу, в свое имение Агатовку.

Через Климовича были обусловлены время и место перехода советской границы. В своей будущей книге «Три столицы» Шульгин постарается «замести следы», изобразить дело так, что ему помогли люди, которых он назвал «контрабандистами». Врангель, общавшийся с ним почти каждый день, никакого политического задания ему не дал. Более того, Шульгин уверял, что, сочувствуя его горю, Врангель даже не знал, поедет ли Шульгин сам или пошлет на розыски сына другое лицо.

Выгородив таким образом Врангеля, Шульгин, как опытный политик, позаботился и о своем моральном реноме на случай провала. Он оставил генералу Леониду Александровичу Артифексову письмо, в котором извещал, что остается врагом большевиков, и просил не верить никаким их заявлениям о его «раскаянии», как было с Савинковым.

Шульгин был уверен, что ЧК следит за ним пристально еще с Константинополя, что к нему приставлен агент, что его бумаги крадут… Он даже писал нарочитые письма друзьям, в надежде, что они попадут к самому Ленину. Самонадеянность его была смешна и в своей наивности — даже трогательна:

«В этих письмах я преимущественно давал советы Владимиру Ильичу Ленину под видом рассуждений на тему, как бы я поступил на его месте. Так что, если покойник сделал что-нибудь путное в последние дни жизни, то это, «очевидно», под моим влиянием…»

Условия перехода границы позволяли В. В. уладить все дела в Сремских Карловцах, отъезд из которых откладывался по разным причинам. Сперва — «из-за какой-то истории с визой в Речь Посполитую».

2 октября В. В. писал Лазаревскому: «…вчера я не уехал (в Варшаву. — Д. Ж. ). Уеду пятого. Остался я потому, что мне нужно кончить одну вещь — бульварный роман». Чтобы прокормить своих, Шульгину приходилось прибегать теперь и к откровенной халтуре, печатать ее под псевдонимом. Среди его бумаг попался даже помеченный 1924 годом второй экземпляр рукописи приключенческого киносценария, герои которого летают на воздушном шаре. Видимо, В. В. самого мутило от этой страшнейшей скучной ерунды.