Василий Шульгин - Три столицы

(Голос из публики: Правильно! Председатель призывает к порядку.)

Подсудимый: Но если это правильно, как отозвался здесь один мягкосердечный гражданин, то да будет мне дозволено изложить, почему я считаю необходимым в отношении себя (разумеется, с точки зрения советского правосу* дия) приговор, обычно признаваемый жестокосердным. Другими словами, почему только высшая мера социальной защиты гарантирует советскую власть от моих посильных на нее покушений.

Да потому, что я не вижу в самом себе никаких проблесков «к исправлению». Правда, я прибыл сюда не с политической целью. Но я должен по совести сказать, что если бы я случайно натолкнулся здесь на противосоветскую организацию, которая внушила бы мне доверие, то я бы к ней примкнул и оказал бы ей, вернувшись в эмиграцию, все доступные мне услуги. Поэтому моя политическая невинность есть дело только случая, а не моей воли. Это ясно. (Голос из публики: «Слишком ясно!» Я взглянул на стекла контрабандиста. Они горят двумя звездами, хотя и кажутся моноклем. Я продолжаю.)

Подсудимый: Я рад, что встречаю понимание чуткой аудитории. Но мне хотелось бы, чтобы мои судьи, которые вынесут мне смертный приговор, до конца уяснили бы себе, за что «я иду умирать». Мне кажется, что обеим сторонам, обоим человеческим союзам, ныне вступившим в роковую борьбу, т. е. коммунизму и фашизму, или, точнее сказать, ленинизму и муссолинизму, полезно знать правду друг о Друге.

Я — русский фашист. Основателем русского фашизма я считаю Столыпина. (Движение.) Правда, покойный премьер, убитый здесь в Киеве, сам не подозревал, что он фашист. Но тем не менее он был предтечей Муссолини.

Фашизм, как и коммунизм, имеет свои тактические приемы и свои идеологические задачи. В отношении тактики коммунизм и фашизм два родных брата. (Движение.)

Столыпин сделал «ставку на сильных». То есть он хотел опереться на энергичное, передовое, инициативное меньшинство. Это же сделал Ленин, опершись на партию коммунистов. Так же поступил Муссолини, создав свои связки, звенья, по образцу коммунистических ячеек. Это же дело продолжает барон Врангель, создавая из остатков белых армий ячейки, из которых в будущем вырастит русский фашизм. Не забудьте, что и муссолиниевские «связки» первоначально тоже были созданы во время войны и для войны.

Следовательно, с точки зрения тактики, нам нечего упрекать друг друга. Тактика у нас одна. Что, впрочем, и естественно. При продолжительной борьбе обе стороны, путем взаимного перенимания, в конце концов сражаются одним и тем же оружием.

Эта одинаковость вытекает из необходимости. Мы, борющиеся, понимаем, что в век танков нельзя сражаться на средневековых кобылах, хотя бы и украшенных яркими перьями. Я говорю о демократиях, конечно.

Раз вера в мудрость большинства (а эта вера была самым грубым суеверием, какое знал мир) утрачена, то с самодержавием демократий кончено. Правда, большинство никогда и не управляло, управляло всегда меньшинство по существу. Но в демократических государствах это держалось в тайне.

Заслуга ленинизма и муссолинизма в том, что тайное стало явным: судьбами народа и человечества управляло, управляет и будет управлять объединенное меньшинство.

Разумеется, из этого вовсе не следует, что организованное меньшинство должно держать большинство в состоянии скотов бессловесных. Если вы это делаете, то вы делаете ошибку. Или же вы просто слабы. Муссолини умнее и сильнее: он сохранил парламент. (Нарастающее движение негодования: председатель водворяет тишину и затем обращается ко мне.)

Председатель: Подсудимый, я делаю вам замечание. В ваших интересах говорить так, чтобы я не лишил вас слова.

Подсудимый: Приношу свои извинения. Дело в том, что, когда доказываешь необходимость своего собственного расстрела, не всегда удачно выбираешь выражения. Но я хотел сказать, что советская конституция по существу вовсе не является рот затыкающей населению. Я считаю идею советов довольно удачной, а идею профессионального представительства, наряду с территориальным, заслуживающей самого серьезного внимания. Если бы выборы производились свободно…

Председатель: Они так и производятся.

Подсудимый: Не имея возможности в данной обстановке это опровергать, я иду дальше. Тем более что хотя это и важно, но не самое важное. Самое важное для меня в данную минуту установить, что руководительство страной при помощи организованного меньшинства вполне совместимо с предоставлением большинству широких политических прав. При этой системе организованное меньшинство стоит словно на страже основных и как бы непоколебимых принципов. Если на эти принципы покушаются, оно, организованное меньшинство, защищает их всеми средствами — словом и делом, пером и штыком… По этой причине (это в скобках) организованное меньшинство ни в коем случае не должно выпускать из рук реальную силу принуждения. Но пока на эти основные принципы не покушаются, в интересах организованного меньшинства не только дозволять, но всячески поощрять самодеятельность большинства во всех отношениях, в том числе и в политическом. Это и делается в Италии. Я же это говорю только к тому, чтобы показать, что коммунизм и фашизм, или, что то же, столыпинизм, муссолинизм и ленинизм (к этой плеяде блестящих имен примыкает и скромный шульгинизм), тактически близки друг к другу, являясь системами минористическими. Это, между прочим, весьма ярко подтвердил Ленин, сказав: «Если Россией управляло сто тридцать тысяч помещиков, то почему ею не могут управлять двести тысяч большевиков?» Теперь помещиков нет, но их с успехом заменит один миллион фашистов, когда большевиков не станет…

Председатель: Подсудимый, вы превращаете вашу речь в контрреволюционную агитацию. Знайте, что вашего «когда» — никогда не будет!..

(Слова председателя вызывают гром аплодисментов и служат сигналом к внушительной манифестации. Все встали и неистовствуют. Особенно неистовствовал мой контрабандист. Но стекла его, устремленные на меня, горели победным Заревом. Они говорили: «Будет миллион фашистов, будет!» Наконец это кончилось.)

Председатель: Подсудимый, продолжайте вашу речь, но без агитации. Иначе я лишу вас слова.

Подсудимый: Подчиняюсь. Но происшедшая манифестация немного вывела меня из течения моих мыслей. Она живо напомнила мне, что произошло в третьей Государственной думе, когда Столыпин произнес историческую фразу: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия». Мы тоже с таким же энтузиазмом приветствовали эти слова… (Голос с места с сильным акцентом: «А великие потрясения все-таки были. А где же ваша Великая Россия?» Смех. Звонок председателя.)