Леонид Богданов - Телеграмма из Москвы

— Одеты как министры или крупные жулики, — докладывал он своему непосредственному начальнику. — Меня даже похвалили, говорят: старайтесь!

— Сейчас разберемся, — сопел со сна лейтенант, натягивая форменную сбрую.

Весть о прибытии незнакомцев с быстротой молнии облетела Орешники. И вскоре их окружили плотным кольцом.

— Гляди, Манька, подошва на ботинках какая! Ну, как не влюбиться?!

— Нужна ты ему с потресканными пятками. У него зазноба, небось, в шелковых платьях ходит, каждый день пахучим мылом моется.

— Судьбина горькая, живут же люди…

— А что у него на галстуке?

— Кажись, обезьяна нарисована…

— Как пишется в книжках — великий свет!

— Граждане, не напирайте! Да не напирай, говорю, успеешь посмотреть…

— Шапка-то у него…

— Не шапка, а шляпа!

— Пропустите председателя райисполкома к месту происшествия!..

Семчук продрался через толпу и, еще издали кланяясь, подошел к незнакомцам. Поздоровавшись, он оглянулся по сторонам и, вынув из рукава вчетверо сложенный лист бумаги, вручил его Гоге Дельцову.

— Так рано и уже донос? — спросил тот, принимая бумагу и брезгливо морщась.

— Будучи советским патриотом, я считаю своим долгом вскрыть вражескую деятельность пробравшихся в партию типов, вроде Столбышева, Маланина…

— Ради единства коллективного руководства? — перебил лепет Семчука Коля Брыскин.

— Точно так. Не могу молчать, наблюдая, как… как… — Семчук на минуту подозрительно оглянул советского производства костюм Коли и замялся: — Простите, я конечно делаю это не намеренно, я здесь председатель райисполкома, мой долг… моя обязанность… — Он окончательно сконфузился и умолк, так и не спросив, кто же эти люди, которым он вручил донос.

— Обдарить, — милостиво кивнул головой Дельцов, и его помощник ловким движением опытного конкистадора извлек из кармана зеркальце в переплете книжечкой из искусственной кожи и протянул его Семчуку:

— В знак дружбы…

— Заграничное? — как раненый в сердце, простонал Семчук, разглядывая подарок.

— Не совсем. Из Чехословакии… Послевоенное производство, так себе, а в общем — дрянь…

Семчук был так поглощен детальным рассматриванием зеркальца, что не заметил, как его оттер плечом лейтенант Взятников. Освободив себе место, Взятников взял под козырек и хотел было уже выпалить: «Ваши документы!», но при виде заграничного костюма Гоги у него непроизвольно вылетело хриплое «Добро пожаловать!»

— Выдай служивому подарок! — скомандовал старший конкистадор.

Разглядывающего зеркальце Взятникова оттер Столбышев.

— С приездом!.. Дорогие товарищи, устали, того этого, с дороги? — запел он сладким голосом и сдул с заграничного рукава Дельцова пылинку. — Из Москвы пожаловали?..

— Угу.

— Радость-то какая!.. Ну, как столица?

— Ничего, стоит на месте, — небрежно ответил Дельцов и поинтересовался: — А вы, кто же такие будете?

Установив, что перед ним стоит сам хозяин района, он распорядился дать ему зеркало и вдобавок пачку американских сигарет «Камель».

— В Одессе с большими трудностями достали. Только там и можно достать, и то по большому блату с моряками дальнего плавания, — говорил он, придавая искусной модуляцией голоса больше значимости подарку.

По лицу Столбышева расплылась улыбка, как кусок масла на горячей сковородке:

— Премного благодарен. Мерси, как в Москве говорят. Рад буду пригласить вас отъесть… откушать, так сказать, чем Бог послал. Не поставьте на вид провинциальную простоту. Пища, конечно, не московская, фрикаделей и, того этого, антитрикотов с гречневой кашей не имеем налицо, но поросенка в силах организовать. Поговорим о дорогой столице, о, того этого, государственных делах столичного масштаба. В общем, прошу!.. Уважьте!.. И мерси вам заранее и пардон, как в Москве говорят.

Добившись согласия отобедать, Столбышев, красный и радостный от удачи и от гордости за короткую речь в высоком столичном штиле, бросился в дом Раисы.

— Беги скорее в колхоз «Изобилие» и передай, что я, того этого, распорядился списать одного поросенка, как издохшего от чумки. Тащи его сюда, жарь, убери хлам и мусор. Чтобы все выглядело по культурному. И не ходи, так сказать, лахудрой! Опозоришь меня перед московскими гостями… О, Господи, темнота и провинция!.. Ну, как я тебя, такую некультурную, возьму в Москву?!

— Ты сам вначале туда доберись! — огрызнулась любимая женщина.

Столбышев с недоумением пожал плечами, как Раиса сама того не понимала, что, благодаря воробьепоставкам, он уже одной ногой в Москве.

Дельцов в сопровождении верного Брыскина прибыл из Москвы в Орешники за московскими унитазами. Эта неказистая посудина в столице была остро дефицитным товаром и ее не могли достать даже опытные спекулянты: — шагающий экскаватор может, а об этом и не мечтайте, — говорили они, краснея в отличие от государственных торговцев за свою беспомощность. Беспомощность спекулянтов на унитазном фронте объяснялась тем, что они, разбалованные легкими условиями Советского Союза, погрязли в рутине и, как откормленные мыши в амбаре, потеряли чувство изобретательности в борьбе за существование. Когда вся Москва стонала по унитазам, спекулянты почивали на лаврах и никто из них не удосужился приоткрыть занавес над тайной бесследного исчезновения их с рынка.

И вот за это таинственное и явно прибыльное дело взялся, тогда еще мало известный спекулянт, Гога Дельцов, торговавший шнурками для ботинок в разнос. И на этом деле Гога Дельцов вознесся до небывалых высот, когда даже сам московский областной прокурор при встрече с ним первым снимал шляпу и кланялся: «С огромнейшим приветом, милейший!»

Унитазы выпускала небольшая московская фабрика «Прогресс». Они поступали с фабрики в министерство и распределением их ведал сам министр. Это было известно всем. Но необъяснимой загадкой являлся факт, что вся, распределенная министром, продукция фабрики «Прогресс» бесследно исчезла. Исчезла так, словно бы ее арестовали органы госбезопасности. Бросив продажу шнурков для ботинок, дававшую ему втрое больше заработка, чем основная профессия инженера строителя, Гога подошел к раскрытию тайны исчезновения унитазов, как профессор к изучению неизвестного еще медицине недуга. Он посещал фабрику «Прогресс», беседовал с работниками министерства и однажды, незаконно присвоив себе звание спекулянта галошами, был принят самим заместителем министра. Постепенно клубок распутался и Гога установил, что пропажа унитазов происходит вследствие особой и редкой даже в советских условиях системы перестраховки.

Фабрика «Прогресс» существовала еще до революции и всегда выпускала санитарные приспособления для домов. С начала первой пятилетки все качественное сырье пошло на военные заводы и продукция фабрики стала несносной. Поэтому на протяжении двадцати лет на фабрике сменилось более ста тридцати директоров, посаженных и расстрелянных за брак. В 48-м году директором фабрики был назначен некий Елкин, ранее бывший директором спичечной фабрики. Познакомившись с производством и увидев, что никакого спасения нет, Елкин написал на себя анонимный донос, что он зарезал собственного племянника, — рассчитывая таким образом, что лучше просидеть три года в тюрьме за убийство несовершеннолетнего родственника, чем получить расстрел за бракованные унитазы. Однако, следствие установило, что у Елкина никакого племянника не было. Его освободили, и он с двумя поломанными ребрами к ужасу своему опять очутился на пороховой бочке директорского кресла фабрики «Прогресс».