Леонид Богданов - Телеграмма из Москвы

Не будем спорить со старым человеком. Может быть, у него были неточные познания в географии и о величине земного шара. Может быть, он явно преувеличивал силы бюрократов. Деду это вполне простительно, потому что в самой деревне Орешниках количество партийных, советских и комсомольских работников можно было сравнить с количеством кроликов в Австралии, где, как известно, они являются страшным бедствием для страны. И это только в районном центре. А сколько их по всему району?..

И вот в это утро привыкшие ко всяким зрелищам орешане высыпали на улицу посмотреть великое нашествие.

На подводах, верхом, на велосипедах, пешком, ехали, шли инструкторы райкома, штатные пропагандисты, работники многочисленных отделов райисполкома, комсомольские работники, парторги, уполномоченные, особоуполномоченные, теребильщики, инспектора, работники сельских советов. И кого, кого только здесь не было!..

На одном возу ехало сразу четыре уполномоченных. Рядом на коне без седла ехал штатный пропагандист. Он подгонял усталую лошадь битком набитым портфелем:

— Но! Проклятая!.. Откуда, товарищи?

— Из колхоза «За прочный мир, демократию и коммунизм во всем мире». Организовали стрижку овец…

— Много настригли?

— Какой там! Оказалось — неточные сведения. Нет там овец. Месяц пробыли, ни одной не видели.

— Но!.. Не поела, так и идти не хочет. А не слыхали, где Петрушкин?

— В этом же колхозе обследовал случай яловости коровы «Дуньки». Большой доклад, страниц на сто, составил.

— Петрушкин — ценный работник…

За возом легким пехотным шагом шел строй комсомольских работников.

— Откуда, ребята?

— Из сельсовета Тараканово. Организовывали борьбу комсомольцев за досрочное начало уборочной.

— Но!.. Пошла… пошла… переставляй ноги!.. Ну, как?

— Народа нет, работать некому…

— Беда, не хватает людей…

Отдельным табуном, размахивая портфелями и полевыми сумками, шли инструкторы райкома. Оттуда доносился разноголосый говор:

— Теребить надо. Главное, всегда за спиной стоять…

— Созвал, понимаешь, собрание, стукнул кулаком…

— У меня на лекции «Вопросы прибавочной стоимости в 1842 году в Англии в свете трудов Маркса» был такой случай…

— Лучше всего через каждые пять минут командовать: встать! Тогда не заснут…

— Здорово, Тришкин! Откуда?

— Ездил в колхоз «Радостный труд» уполномоченным по пуху и перу. Организовывал ощипку цыплят и кур…

— Куда прешь? Людей подавишь!

— Теснота, не пройти и не проехать…

Дед Евсигней, Мирон Сечкин и Бугаев сидели на скамейке у дедовой избы, курили и неторопливо переговаривались:

— Пылят, паразиты, как стадо. Света не видать…

— Вот же дармоеды! Смотри, смотри, вон тот… Эко харю разъел!

— Это штатный пропагандист райкома Матюков, — пояснил Сечкин.

Память деда была вместительна, как старорежимный сундук. Он прищурился, почесал пятерней в седой бороде и сразу же вспомнил:

— А не тот ли это Матюков, который в 28-ом году, при НЭПе, на Демьяновской ярмарке у цыган мерина украл?..

— Кажись, что-то в этом роде было…

— Ах, ты ж, ворюга! Смотри, как его разнесло!.. Помню, били тогда его цыгане пустой бочкой. Страх! Думали, что не выживет…

— Большой теперь человек Матюков. Его и сам Столбышев побаивается.

— Оно и не удивительно: жулик большой руки был! — заметил дед, погладил бороду, сосредоточенно хлопнул ладошкой по мухе, усевшейся ему на лоб, но не попал. Он проследил ясными васильковыми глазами ее полет и улыбнулся:

— Провалили, паразиты, воробьепоставки, а тут еще и уборочная на носу… Раньше, бывало, в это время уже молотьбу добрые хозяева оканчивали, а тепереча еще и уборочной не начинали. Осыпается хлебушко на корню…

— Нам-то что? Обдерут до последнего и при плохом и при хорошем урожае. Пущай осыпается, — Бугаев сплюнул длинной струйкой, не вынимая цигарки изо рта, выпустил клуб дыма и поинтересовался:

— А сколько у них пойманных воробьев?

— А ни единого. Все подохли, — дед Евсигней неодобрительно покачал головой. — Оно хоть и птица Божья, а все ж кормить надо. Одно, знай, только проценты считают. В день по пять комиссий проверяет, сколько процентов. А кормить некому. Поэтому, наверное, и созывали большое совещание. Сейчас будут штурм начинать.

— Ну, до штурма еще далеко, — высказал свое соображение Сечкин. — Штурм будет в последние пару дней…

Стихийный парад районной бюрократии окончился. Поднятая бесчисленным количеством ног, копыт, колес пыль частью осела на дорогу, частью, подхваченная ветром, понеслась, поклубилась по деревне, затмила собой солнце и, словно дымовой завесой, отрезала одну половину Орешников от другой.

Районный Дом культуры «С бубенцами» еле вместил в себя всех собравшихся на собрание. Сидя в президиуме Столбышев мигал отяжелевшими ресницами, с натугой пялил посоловевшие глаза и все время удивленно щупал себя за распухшую губу. Изредка, при особенно громком выкрике оратора: «Мы заверяем, что все будет выполнено!», он с болезненной миной на лице брался за голову.

По плану собрания должно было быть четыре доклада: Столбышев — «О состоянии районного сельского хозяйства и воробьеловства», Семчук — «0 положении воробьеловства и сельского хозяйства в районе», Тырин — «Успехи и недостатки районного сельского хозяйства». Потом было запланировано сорок два выступления в прениях. И затем заключительное слово Столбышева. Запланированный пятый по счету доклад Маланина на тему «Сельское хозяйство и воробьепоставки района» был вычеркнут из повестки дня негодующим Столбышевым: нечего болтовней заниматься, работать надо!

Столбышев провел свой доклад на редкость быстро. Он говорил всего сорок минут, говорил с большими паузами, выпил два графина воды и несколько раз, намочив носовой платок в стакане, обтирал им свою обритую голову.

Первую часть доклада, «Ура!»-часть, Столбышев пролежал грудью на трибуне. А во фразе «невиданные, неслыханные, бурные достижения достигнуты нами благодаря руководству г… г… г…» — вместо слов «горячо любимой партии», Столбышев скуловоротно зевнул. Окончив зевать, он попробовал произнести «горячо любимая», но преодолеть букву «г» не смог и опять зевнул. Заметив, что Семчук что-то записывает в блокнот преподло улыбаясь, Столбышев не рискнул в третий раз испытывать счастье на «горячо» и объехал его на кривой — «жарко любимой партии», — сказал он.

Во второй части доклада — «Долой!» — он несколько оживился и с возмущением припомнил, что водку изобрели капиталисты для спаивания трудящихся. «В новом коммунистическом обществе мы искореним этот пережиток проклятого капитализма!» — безапелляционно заявил он, и всем показалось, что тень нежной грусти пробежала по его лицу.