Александр Волков - Взгляд зверя

Они обступили меня, и я отчетливо слышал стук собственного сердца. Приступ смелости кончился, и я зажмурил глаза. Я хочу жить! Услышав чей-то крик, я снова поднял веки.

– Веревки сняли?! Свяжите снова его! Откуда нам знать, что это не Криса контрабас?!

– В смысле?! – Опешил тот, который пытался снять с меня маску. – Он тут сидит, загибается может, а мы его бросить должны?! Да и какая разница, кто?! Видел он нас, можно подумать, в лицо знает! – Возразил он, покрутив ладонью перед маской. – Он никакой! И без оружия к тому-же! Да и нам народ надо, давай возьмем! Крысы Криса, – он усмехнулся, восхитившись собственной рифме, – поодиночке не ходят! Только стайками!

– Жратву ты ему из своего пайка будешь, и потащишь тоже на себе?! У нас нет на него не еды, не времени! Нам нужно чистить следующий бункер, и валить, пока Крис не спохватился, и не отправил за нами погоню! Давай или вали его, или нам валить надо, решай сам! Забираем всё ценное, стволы, и уходим!

Следующий бункер. Усмехнувшись, я вспомнил бункер Шона, и понял, что они расстроятся, когда туда придут. Кто-то до них уже обнес его. Видимо, это не солдаты Криса, а обычные дезертиры и мародеры, бегущие к чему-то своему. Горько выдохнув, человек, освободивший меня, взглянул на прощание мне в глаза.

Я не знал, что он решит сделать. Убить меня, или отпустить? Какой приговор вынесет его внутренний судья, и что скажет сделать? Господин судья, Господа присяжные, помилуйте! У меня еще куча дел, которые я не успел доделать и меня семья, которую я хочу увидеть! У меня жизнь, которую я толком не прожил. Тут же я представил себя на кладбище рядом с десятками тысяч других мертвых солдат и драконов, которые умерли в возрасте двадцати лет. Что они успели увидеть? Что они успели сделать до того, как политиканы отправили их подыхать за «Национальные интересы»? Я читал много военных дневников, и историй, – когда отец учил меня тактике, – где описывались опасные операции и моменты переживаний, доводящие меня до душевных слез. Папа учил меня человеческим тактикам ведения боя, и драконьему военному искусству, а я, вместо того, что бы учится этому большому мастерству, думал, чего хорошего даёт людям и драконам война? Со временем я пришел к выводу, что нихрена хорошего она не дает, по крайней мере, людям, и под фразой «Национальные интересы», чаще всего подразумевался актив, приносящий деньги (старое человеческое платежное средство) толстосумам или правительствам.

Да и защита мирного населения нередко была псевдопредлогом для деликатного и беспрепятственного введения войск. Но хуже мне становилось, когда я думал о людях, вернувшихся с войны, и прихвативших кошмары её с собой. Они приезжали домой, и становились совсем другими, чужими, как это произошло с моим отцом. Он обезумел после начала войны с людьми, он хотел смерти каждому из них, когда узнал, что Крис вытворяет с драконами в горах, и даже не планировал разбираться, кто прав, кто виноват.

Убить. Смерть. Пустить кровь. Враги народа. Угроза. Убийцы. Уничтожить. Вот что я видел в его глазах прежде, чем он улетел устраивать резню в город. Однажды мне пришлось читать дневник, где сын Русского спецназовца, прошедшего две Чеченских военных компании, описывал жизнь отца после войны. Он прошел войну, и его, как и сотни тысяч других людей, объявили героем, и отправили домой с голой задницей, сказав «Спасибо, парень, родина тебе благодарна».

С собой он привез не честь и славу, а только вредные привычки, курево, алкоголь (которым пытался утопить кошмары, что он видел воюя, и причем, топил каждый день) и уничтоженную психику. Тираду моих мыслей прервал щелчок автоматного затвора. Я терпеливо ждал, когда боец сделает своё дело, и гадал, что же будет после.

Да, нужно думать, что будет после, чтобы не позволять страху смерти затуманить рассудок. Так легче… Да ничего не будет, все эти религиозные припадки о загробной жизни драконья чушь! Я хочу жить! Я не хочу умирать! Я хочу жить! Мне страшно! Я люблю жизнь, даже такую жалкую и убогую, даже в человеческом теле! Я хочу жить! Жить!

Еще немного подержав меня на мушке, боец опустил ствол, громко выдохнув. Не знаю, что заставило его передумать, но для меня это было настоящим чудом. Случайность это, или божий промысел, для меня никакой роли не играло. Суть была в том, что я остался жив, и это так удивило меня, что дыхание перехватило.

– Ты не серчай парень, веревки мы тебе развязали, авось, доберешься куда сам… Бывай! Только не сердись на нас, ладно? Земля круглая, мы с тобой, ещё это, сочтемся, да! Бывай, пацан!

Они вскоре покинули бункер, погремев в других комнатах, и внутри остался только я, наедине с Шоном и окружившей нас тишиной. Попытавшись пошевелить руками и ногами, я ощутил, что каждое движение дается с трудом. Конечности сильно затекли. Шон всё это время ни разу ничего не произнес.

Вскоре кровь заполнила онемевшие конечностми, давая им возможность работать. Я встал. В висках тут же застучало, и голова закружилась, что чуть не выбило меня из равновесия. Кое-как сопротивляясь резкому перепаду давления, я остался на ногах. Раз уж мне так повезло, и мне удалось остаться в живых после возникновения сразу двух угроз оказаться на том свете, то грех не воспользоваться возможностью и довести дело до конца. Я не видел никаких предсмертных картин, и жизнь не летела у меня перед глазами. Да, страшно было, но видимо, организм понимал, что еще не время мне умирать. Чувствовал, что потенциальным убийцам меня трогать не интересно.

Разрыв цепочки событий, которая должна была привести меня к неминуемой гибели, можно было назвать чудом. После этого я осознал, насколько сильно люблю жизнь. Не первый раз мне угрожала опасность, но ценность жизни я понял именно в тот момент, когда в очередно раз чуть её не лишился.

Я через дверной проём, когда убедился, что бункер пуст. Мародёры шумели внутри недолго, точно нельзя сказать, сколько, но не больше пяти минут. Я обрадовался, думая, что снова окунусь в уютную атмосферу старого семейного гнездышка и, выйдя, увидел разбросанные вещи и сломанную мебель. В груди защемило, и я осторожно пошёл, огибая оставленный после грабежа хлам.

В прихожей тонул в луже собственной крови старик, его пустые глаза устремились на меня, и я почувствовал приступ рвоты. «Дурацкий противогаз!» – Больше не вынося тесноты резиновой маски, я сорвал её с лица, и стал хватать ртом воздух, чтобы сдержать рвотный позыв. Я испытывал смешанные чувства, не понимая, кого любить, а кого ненавидеть, будто бы внутренние программы, отвечающие за настроение, дали сбой. Меня спасли те, кто убил невинных людей, и убийцей теперь, себя ощущал почему-то я.

Мне казалось, что это случилось из-за меня. Стараясь не смотреть на мертвеца, я с ужасом оглядывал бункер, боясь наткнуться на тело бабушки. Где она была, можно было только догадываться. Проходя в комнату с телеграфом, я коротко столкнулся с безжизненным взглядом бабушки, которая мелькнула в дверном проёме, ведущем на кухню. Сердце заколотилось усерднее, и у меня возникло сильнейшее желание как можно быстрее отсюда уйти.