Александр Грибоедов - Горе от ума. Пьесы

Противостоящие «умникам» бессловесные являлись теперь в «свете» даже не из захолустных усадеб, а из своих чуланчиков под лестницей, где ютились (до времени).

Однако весомость грибоедовской антитезы Чацкий — Молчалин и самой постановки проблемы «горе — уму» в деспотствующей и бюрократической российской действительности была вполне осознана лишь в 1830—1870-х годах. Тогда именно и отмечено было, что ни общественной жизни, ни литературе не выбиться «из магического круга, начертанного Грибоедовым». [9] И. А. Гончаров. Мильон терзаний (1872). — Собр. соч. в восьми томах, т. 8. М., Гослитиздат, 1955, с. 32.

В проекте предисловия к «Горю от ума» Грибоедов объяснил превращение своего высокого замысла (в первом начертании представлявшего «сценическую поэму» «высшего значения») в легкую комедию нравов своим честолюбием завзятого театрального деятеля, желанием слышать свои стихи со сцены. Но, разумеется, не в этом желании успеха, которое сам Грибоедов называет «ребяческим», была сила, толкнувшая его к переделкам ради приспособления к сцене, а, напротив, в слишком серьезном отношении к общественной роли пьес, в частности, комедии. Здесь было то, что ныне мы назвали бы общественным заказом или заданием. Комедия, исправляющая нравы, разоблачающая неправду и беззакония, почиталась в оппозиционных кругах второй половины 1810-х годов (когда и занялся ею Грибоедов) жанром, насущно необходимым, важнейшим. Недаром декабристу Улыбышеву «приснился» русский театр, в котором воцарилась «хорошая, самобытная комедия». [10] «Сон» («Un rêve»), статья А. Д. Улыбышева (на французском языке), в архиве общества «Зеленая лампа» (Рукописный отдел ИРЛИ АН СССР (Пушкинский дом), фонд 244, оп. 36, ед. хр. 32). Недаром Пушкин еще в лицее решает стать комедиографом и с 1817 по 1822 годы не перестает пробовать себя в жанре комедии (наброски комедии об игроке).

Как известно, появившаяся в 1824 году комедия «Горе от ума» более чем ответила чаяниям левого крыла русских театралов.

Обличение крепостнической и чиновной России в «Горе от ума» было столь решительным и резким, что и ближайшие друзья Грибоедова поразились его смелости, считая невероятным, «чтобы он, сочиняя свою комедию, мог в самом деле надеяться, что ее русская цензура позволит играть и печатать». [11] «Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину». СПб., 1911, с. 78. Она и не позволила, разумеется, разрешив постановку всей комедии полностью лишь через тридцать пять лет, после кончины автора. Однако распространение комедии в тысячах списков (до 40 000) позволило ей проникнуть во все уголки Российской империи, и пьеса возымела еще и привлекательность запрещенного плода. Именно смелостью охвата бытия Москвы-Руси, раскрытием глубин российской действительности и острейшей политической злободневностью был потрясен первый читатель. Причем соучастие этого читателя в разоблачениях обеспечено было простотой сюжета, тем, что русские беды и неправды раскрывались не в сложных странствиях и приключениях, а изнутри дома московского барина средней руки.

Комедия Грибоедова сразу же получила оценку именно политическую и в качестве произведения, пробуждавшего дух свободомыслия и истинного патриотизма, распространялась Северным и Южным тайными обществами. «Горе от ума» явилось как бы художественным воплощением самых радикальных политических и нравственных параграфов Устава Благоденствия («Зеленой книги»), и влияние разящих афоризмов комедии было огромным. Эта особая политическая функция комедии Грибоедова, в канун восстания декабристов, отразилась на ее литературной и сценической судьбах. Внимание и прогрессивной и реакционной критики сконцентрировалось не на трагической теме умника, не на антитезе мыслящего и угодливого, не на борьбе Чацкого с антиподами, а только на обличительном слове Чацкого. При этом критика исходила из восприятия «Горя от ума» как комедии, целиком принадлежащей классической школе. Тем самым обличитель — Чацкий, воспринимавшийся как персонаж, подобный Стародуму, занял на сцене амплуа резонера. «Кафедральность» Чацкого сама по себе создала на сцене некую странную несогласованность между любовными диалогами и громящими монологами (в чем автор вовсе не был виновен). Еще… в десятых годах двадцатого века царила традиция выспренно-назидательной, патетической декламации (Чацкий не играл, а декламировал), которую установил В. А. Каратыгин, первый Чацкий на большой (петербургской) сцене. «Играют не пьесу, а те публицистические статьи, какие она породила» [12] В. И. Немирович — Данченко. «Горе от ума» в постановке Московского Художественного театра. М. — Пб., 1923, с. 66. — писал Немирович-Данченко, работая над постановкой «Горе от ума» во МХАТе.

Уловив основной нерв комедии, Немирович-Данченко предостерегал от фальши в трактовке Чацкого и решительно отрицал несценичность комедии, несведенность ее любовной и общественно-политической ситуаций (об этой несведенности толковали почти все критики, кроме Гончарова, впервые оценившего цельность и глубину «Горя от ума» в своей замечательной статье «Мильон терзаний», 1872).

Восхищаясь «изумительным мастерством», с каким Грибоедов развертывает драматизм положения Чацкого, Немирович-Данченко едва ли не первый из мастеров сцены увидал героя таким, каким он был создан Грибоедовым: не персонажем, занимающим классическое амплуа резонера и вещающим истины, близкие автору, а героем драмы психологической, типом мыслящего молодого человека, искателя правды и справедливости, всегда гонимого общественной косностью; словом, — лицом, «страдательным, хотя и победительным в конечном счете», неизбежным «при каждой смене одного века другим… обличителем лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, жизнь свободную». [13] И. А. Гончаров. Мильон терзаний. — Собр. соч. в восьми томах, т. 8. М., Гослитиздат, 1955, с. 28, 30, 32.

Такое понимание Чацкого раскрывало и совсем иное соотношение действующих лиц в пьесе.

Комедия «Горе от ума», с виду простая и легкая, поражает своей емкостью. Помимо антитезы и темы «горе — уму», комедия вмещает великое множество тем (строго подчиненных главной идейной формуле), и каждый персонаж несет свою тему. Комедийные темы-типы пьесы являются непреходящими не только для русской общественной жизни и не только для грибоедовской эпохи. Так, например, блюстителями установленного стандарта нравов и нравственности, всех поучающими, остаются Фамусовы, всем известные, знаменитые ( франц. fameux). Репетиловы тоже вечны, это всем надоевшие разносчики новостей, повторяльщики чужих мыслей ( франц. répéter), сентенций и секретных сообщений. Они-то и умеют превратить в пустую болтовню любую высокую, героическую мысль-дело.