Уинстон Грэм - Джереми Полдарк

— Думаю, придется затыкать уши перед сном, — сказала Верити, вынимая шпильки из волос. — Если такое творится в семь вечера, то что будет через три часа?

— Не беспокойся, — ответила Демельза, — они просто напьются до бесчувствия, — она потянулась, выгнув спину, как кошка. — Ох уж эти старые почтовые кареты — трясешься в ней, трясешься, а потом как треснет! Я трижды опасалась, что мы перевернемся или проведем всю ночь, барахтаясь в грязи.

— А у меня голова разболелась, — сказала Верити. — Приму микстуру и лягу спать пораньше.

— Наверняка через часок я тоже буду так себя чувствовать. Когда ты расскажешь мне о приемных детях, Верити?

Верити тряхнула волосами, и они упали облаком ей на плечи. Это движение было словно новым и секретным расцветом ее личности. Теперь она не выглядела на одиннадцать лет старше Демельзы. Счастье вернуло ее взгляду жизнелюбие и проницательность, округлило щеки и сделало крупный рот более пропорциональным.

— Это всё пустяки, — ответила Верити. — Всё пустяки по сравнению с Россом.

— Я просто хочу услышать, ты что, до сих пор их ни разу не видела?

— Сейчас это единственный болезненный вопрос. Эндрю обожает детей, а я ненавижу ощущать, что они не приезжают из-за меня.

— Почему бы тебе такое ощущать? Это никак с тобой не связано.

— Не должно быть. Но... — Верити разделила половину волос на три части и начала их заплетать. — Положение очень необычно, учитывая, каким образом умерла первая жена Эндрю, и дети остались в таком раннем возрасте со шрамом на душе, их мать мертва, а отец в тюрьме, их вырастили родственники. Отец всегда чувствовал себя с ними неловко. Они время от времени приезжали его навестить, но ни разу после нашей свадьбы. Конечно, Джеймс и не мог, потому что служит на флоте и зависит от передвижений своего корабля, но с тех пор он ни разу и не написал. А Эстер живет всего лишь в Плимуте... Теперь Эндрю почти о них не говорит, но я знаю, что он о них постоянно думает. Знаю, что он был бы счастлив, если бы мы поладили. Иногда я раздумываю, не съездить ли в Солтэш, повидаться с Эстер втайне от Эндрю, пока он в отъезде.

— Нет, — сказала Демельза. — Не стоит этого делать. Это она должна приехать.

Верити пристально посмотрела на свое отражение в зеркале, а потом на Демельзу, которая меняла чулки.
— Но мне кажется, она никогда не приедет.

— Заставь Эндрю ее пригласить.

— Он уже это сделал, но Эстер нашла предлог отказаться.

— Тогда используй наживку.

— Наживку?

Демельза пошевелила пальцами ног, ее глаза внимательно изучали три пары туфель, из которых ей следовало выбрать.

— Она любит брата?

— Думаю, что да.

— Тогда сначала пригласи в Фалмут его. Возможно, они просто робеют, и поначалу его может оказаться проще завлечь.

— Хотелось бы мне думать, что ты права, потому что вскоре он должен вернуться домой. Его ожидали к Пасхе, но корабль направили в Гибралтар... Что это?

На фоне шума постоялого двора и улицы послышался мужской крик — громкий голос и звук колокольчика.

— Городской глашатай, — сказала Верити.

Демельза только что сняла амазонку, но подошла к окну, наклонилась и выглянула за штору.

— Не могу расслышать, о чем он говорит.

— Это что-то связанное с выборами.

Верити посмотрела на отражение Демельзы в зеркале: в ее сгорбленной фигуре была какая-то настороженность молодого животного — кремовое нижнее белье из сатина, корсет из гентских кружев. Три года назад она одолжила Демельзе ее первое изящное нижнее белье. Демельза быстро учится. Губы Верити растянулись в восхищенной улыбке.

Глашатай шел не в их сторону, но в промежутке между уличным шумом они смогли разобрать несколько бессвязных слов: «Слушайте! Слушайте! ...по указу шерифа... Оповещение о выборах... Городской голова и члены совета Бодмина. Спикер Палаты Общин сим объявляет во вторник, седьмого сентября, в год Господа нашего...»

— Это значит, что выборы будут во вторник? Я думала, что в четверг, — сказала Демельза.

— Теперь везде развесят объявления. Завтра мы их увидим.

— Верити...

— Что?

— Ты устала?

— К утру я буду прекрасно себя чувствовать.

— Ты не возражаешь, если я прогуляюсь в одиночестве?
— Нынче вечером? О нет, дорогая! Это будет редким безрассудством! Не следует ходить по улицам одной. Ты окажешься в серьезной опасности.

Демельза подошла к распакованным вещам, изучая их при тусклом свете.
— Я буду придерживаться центральных улиц..

— Ты даже представить себе не можешь, каково в Фалмуте даже в обычную субботу путешествовать без сопровождения. А здесь, когда полно дармовой выпивки, а улицы заполнены зеваками...

— Я же не рассыплюсь от одного лишь прикосновения, подобно нежной лилии.

— Конечно, дорогая, но это безумие, уверяю тебя. Ты даже представить себе не можешь... — Верити взглянула на Демельзу. — Если ты уже решила, то я должна идти с тобой.

— Нет, ты не можешь. Ты так часто меня выручала, Верити, но сейчас ты не можешь мне помочь. Сейчас это... просто... касается только меня и Росса.

— Но... Росс попросил тебя об этом?

Демельза боролась со своей совестью. Она помнила, сколько вреда принесла ей ложь во благо, но и сколько хорошего!

— Да, — сказала она.

— Ну раз так... Но ты уверена, что он хотел, чтобы ты пошла одна? Не могу поверить, что твой муж согласился бы на это.

— Я — дочь шахтера, — ответила Демельза. — Меня не вырастили неженкой. Утонченность — это правильное слово? — пришла ко мне, когда я уже почти выросла. За это мне следует благодарить Росса. И тебя. Но под этой личиной ничего не переменилось. У меня по-прежнему остались отметины на спине от отцовского ремня. Несколько пьяниц не смогут сделать ничего такого, за что я им не отплатила бы сполна. Всё дело в настроении.

На минуту Верити задержала взгляд на лице кузины. Нежность ее глаз и губ контрастировали с волевыми чертами.

— Ну хорошо, моя дорогая, — Верити показала, что сдается, — меня это не радует, но теперь ты сама себе хозяйка.

Тем вечером не было луны, чтобы осветить город, но все лавки, таверны и дома щедро делились своим желтым мерцанием с улицами. По традиции обе партии на выборах предлагали бесплатную выпивку сторонникам, и многие прохожие уже шли, спотыкаясь, или сидели, забившись в ленивом ступоре в какую-нибудь щель или прислонившись к первой попавшейся стене.

Когда Демельза вышла на улицу, то повернула вниз, к подножию холма, и через несколько минут оказалась на главной городской улице, которая этим вечером казалась самой узкой и оживленной в мире.

Лавки, постоялые дворы и дома тесно прижимались друг к другу, и вдоль их фасадов с покрытыми сланцем портиками тянулась вереница дорожных столбов, четко обозначая тротуары по обеим сторонам улицы.