Артур Миллер - Цена

ЭСТЕР. У него хватало на жизнь?

ВИКТОР (кричит от ярости и для облегчения) . Я что, должен был припереть его к стенке? Он сказал, у него ничего нет!

ЭСТЕР (спрашивая и утверждая) . Но ты ведь знал, что есть!

ВИКТОР. Не помню, — знал — не знал. (Сказал это и удивился своему голосу и своим словам. Он сидит, уставившись в одну точку, не в состоянии бороться с чувствами, которые на него нахлынули) .

ЭСТЕР. Но это же фарс! Какой-то дьявольский фарс!

ВИКТОР. Нет, не говори так.

ЭСТЕР. Фарс! Заткнуть нас в эту меблированную комнату только затем, чтобы ты оплачивал его существование? Даже после свадьбы ты ему что-то посылал! Не иметь больше детей, жить как мыши в норе — и все это время знать, что у него… Виктор, я пытаюсь понять тебя. Виктор, Виктор!

ВИКТОР (мучаясь, рычит) . Прекрати!

Молчание.

Господи, но так же нельзя. Этот человек был похож на побитую собаку, ему стыдно было выйти на улицу. Так как же можно было просить у него последний грош?

ЭСТЕР. Опять ты своё? Да у него же были четыре тысячи!

Он умолкает.

И всё это игра. Побитая собака — он просто был расчетливый обманщик! И в душе ты это знал!

Он молчит, потому что этот факт пока представляется ему непостижимым.

Понятно, почему ты молчишь — да за все эти годы ты слову-то ни одному своему не верил! Все эти годы мы жили с тобой, а ты врал мне каждый день! Каждый день коту под хвост, каждый день, каждый…. И всё чтобы покрывать этого жалкого манипулятора! И не удивительно, что жизнь для меня была как сон, только сон этот какой-то дьявольский, кошмарный сон! Я знала, что всё это не имело никакого отношения к действительности, знала и не вмешивалась. Но больше так я уже не смогу — ни одного дня. Умирать мне ещё рано… (Идёт за сумкой. Садится. Пауза) .

ВИКТОР (к ней не подходит — не в состоянии. Стоит от нее в нескольких шагах) . Но ведь это тоже неправда.

ЭСТЕР. А правда, что лучше умереть.

ВИКТОР. Я сейчас расскажу всё как было, послушайте.

Она чувствует, что он объяснит все слишком просто и потом защиты уже не будет. Он отходит, собирается с силами, смотрит на кресло в центре, потом на УОЛТЕРА.

Я ведь передал ему твои слова и всё выяснил. (Умолкает и смотрит на кресло) . Не то чтобы выяснил, просто сказал: «Уолтер посоветовал мне тебя спросить.» (Пауза. Его взгляд устремлен на кресло в центре; он вспоминает, и последняя реплика была обращена к креслу) .

УОЛТЕР. И что он ответил?

ВИКТОР (спокойно) . Он засмеялся, а что дальше — я не знаю. По правде говоря, Эстер, я слышал этот смех примерно раз в неделю, словно над моей шуткой, что мы едим отбросы.

Пауза.

Я не знал, что дальше, поэтому взял и ушёл. Я пошёл… (Садится, глядя на кресло) …в Брайонт-парк за публичной библиотекой. Там на траве сидело много людей — словно поле боя или какая-то огромная ночлежка под открытым небом. И это были не бродяги — некоторые в начищенных ботинках и дорогих шляпах — это были разорившиеся бизнесмены, адвокаты, квалифицированные рабочие. Да я их видел сотни раз. Но вдруг — слышите? — вдруг я понял.

Небольшая пауза.

Что милосердия-то нет. Нигде. (Смотрит на кресло у стола) . Сегодня ты глава дома, глава фирмы, и вдруг превратился в говно. За один день. И тогда я вспомнил этот его смех: как же он мог их зажать, ведь он так меня любит!

ЭСТЕР. Любит!

ВИКТОР (в его голосе резкий протест) . Да, Эстер, любит! Значит, просто не хочет кончить вот так, на траве! Понимаешь, тут уже не любовь, тут главное — выжить. Мы-то это знаем — и очень хорошо!

Чувствуя язвительность его тона, она не отвечает.

Мы делали то, что должны. (Говоря это, широким жестом показывает на ЭСТЕР, УОЛТЕРА и на себя) . Так о чём тогда речь? Если даже у него что-то и было…

ЭСТЕР. «Если было»…

ВИКТОР. Что это меняет? Я знаю, это идиотская мысль, но что это меняет? Он больше уже ни в кого не верил — и этого я вынести не мог! (Кажется, что неожиданный возврат его прежних чувств ему не слишком по нраву. О УОЛТЕРЕ) . А он на него наплевал. А мать… (Говорит в сторону УОЛТЕРА. Паузы почти нет) . Вечером, когда он сказал нам, что стал банкротом, мать… Это было вон на том диване. Она была разодета, по-моему они собирались куда-то в гости, её волосы были завязаны в пучок, и длинные серьги… А он был в смокинге. Мы все сели — и он это сказал. А она как начнёт блевать… (Небольшая пауза. В его голосе к ужасу примешивается жалость) . И прямо ему на руки, ему на руки. Тридцать пять лет — а я и сейчас это вижу. А он сидел, и от него воняло как от помойки. А на лице такое выражение — я такого ни у кого не видел. Сидел и ждал, когда это высохнет. (Пауза. Он поворачивается к ЭСТЕР) . И какая разница, знаешь ты — не знаешь. Если знаешь, что всегда делаешь? (Он отводит глаза, но его чувства ей уже понятны) . Это, конечно, его не извиняет, какой идиотизм, я и сам прекрасно понимаю. Но нас же учили верить друг другу, пичкали подобным дерьмом — и теперь ты по-другому просто не можешь, так? Я решил: буду с ним возиться, вот он увидит, что кто-то все еще… (Так и не объяснившись, умолкает и садится) . Не могу объяснить, ну, словом… я не хотел чтобы…всё развалилось. Я… (Глядя в пространство, умолкает) .

Пауза.

УОЛТЕР (спокойно) . Что-то тут не так, Вик.

ВИКТОР смотрит на него, затем он обращается к ЭСТЕР.

Ты же видишь, ведь речь-то шла не об этом. (ВИКТОРУ) . Понимаешь?

ВИКТОР (спокойно, с желанием продолжать) . Что понимаю?

УОЛТЕР (развивая свою идею) . И всё действительно развалилось? И нас в самом деле учили друг другу верить? И стремиться к успеху, не так ли? А ведь уважал-то он меня, а не тебя, а? Так что же развалилось? Чему было разваливаться?

ВИКТОР смотрит в окно на распускающиеся почки.

А разве в доме вообще была любовь? Вот, когда она действительно стала ему нужна, тогда ее и потянуло блевать. А когда он был нужен тебе — он смеялся. Невыносимо не то, что все развалилось, а то, что и разваливаться было нечему.

ВИКТОР отворачивается. На его лице страх.

ЭСТЕР (словно и ей приходится участвовать в разбирательстве) . Но как… как же можно в этом признаться, Уолтер?

УОЛТЕР (ей) . Нужно! (ВИКТОРУ) . И то, что ты видел за библиотекой, малыш, происходило не от того, что в мире нет милосердия, а только от того, что в этом доме не было любви. Не было верности. Не было ничего — кроме денежного соглашения. Вот что невыносимо. А ты всё это видел и пытался заставить себя забыть.