Анхелес Мастретта - Возроди во мне жизнь

Это случилось так давно, а казалось, только вчера. Боюсь ли я Андреса? Чего я боюсь?

Я вошла в нашу комнату, стараясь произвести как можно больше шума, чтобы он меня заметил. Но в спальне никого не оказалось.

Я изменилась, сама того не желая.

Я попросила Андреса купить мне «феррари» — такой же, как у Лилии. Он купил. Потом я захотела, чтобы он положил деньги на мой собственный банковский счет — достаточную сумму для моих личных расходов, нужд детей и содержания дома. Взамен он велел мне держать открытой дверь между нашей спальней и смежной с ней комнатой, мотивируя это тем, что ему требуется больше пространства. Иногда он спал за запертой дверью и никогда не просил меня ее открывать. Когда же дверь была открыта, это означало, что он собирается спать в моей постели. В скором времени мы как будто снова стали друзьями.

Я научилась смотреть на него, как на незнакомца, изучила его манеру говорить и вести себя, и могла предугадать действия. И тогда он перестал казаться мне непредсказуемым и своевольным. Я почти наверняка знала, что он решит по тому или иному поводу, как распорядится в том или ином деле, как ответит тому или иному министру, что скажет в речи по тому или иному поводу.

Я уже много раз спала с Кихано. Он переехал в дом с двумя входами, двумя фасадами и двумя садами с обеих сторон. Таким образом, он входил в дом с одной стороны, а я — с другой, и мы одновременно оказывались в комнате, полной солнца и цветов. Кихано выглядел необычайно торжественно. Он решил снимать историю любви, гордо называя ее «нашей», и даже сделал несколько набросков сценария его нового фильма. Он не уставал повторять, как я свежа, непосредственна и темпераментна. А я слушала его, пока не засыпала, и в этом блаженном сне проводила ближайшие часы.

Андрес купил в дом Акапулько, который никогда не посещал, поскольку считал отдых на море пустой тратой времени. Так что я прибрала его к рукам. Мы часто приезжали туда на выходные. Для отвода глаз я приглашала туда и других друзей и детей. Туда же приезжала и Лилия, когда хотела отдохнуть от своего Эмилито, и, конечно же, Марсела с Октавио. Для всех мои отношения с Кихано были достаточно очевидны — даже для Верании; но она ничего не говорила отцу, хотя никогда не упускала случая подставить Алонсо ножку и постоянно подбивала Чеко на всевозможные пакости, которые они устраивали ему с завидной регулярностью.

Дом находился между Калетой и Калетильей; его окружало море, вечера там были похожи на сон. Я могла провести целый день, сидя на террасе и глядя на море, словно древняя старуха, погруженная в свои воспоминания. Море казалось мне Карлосом Вивесом, с которым мы однажды сбежали на остров Косумель на целых три дня. Я смотрела на море, пытаясь уловить в нем черты Карлоса. Что лучшего может случиться в моей жизни? У нас столько всего было! Так почему бы не умереть прямо сейчас? Такие вопросы я себе задавала. Если бы я только знала в те дни, которые мы провели на море, как повернется судьба.

— Я умру от любви, — заявила я однажды, смеясь, когда мы с ним шли вдоль кромки прибоя, и теплые волны ласкали наши ноги.

В моих страхах мертвой всегда оказывалась я, мне даже казалось романтичным бросить его в одиночестве, я чувствовала, будто изнутри у меня что-то вырвали, и пыталась найти себя, делая то, чем мы обычно занимались вместе.

Сколько раз я, словно наяву, видела, как убитый Андресом Карлос сходит с ума от ярости. Но никогда не видела его мертвым.

Целые часы я проводила в Акапулько, глядя на море. Рука Алонсо лежала у меня на колене, а я вспоминала Вивеса.

— Никто еще не умирал от любви, Каталина, — ответил он тогда. — Как бы нам этого ни хотелось.

Я бы там поселилась, если бы для того, чтобы владеть этим местом, не нужно было возвращаться в Мехико и выслушивать гневные тирады Андреса против его кума, планы стать президентом, которые выводили его из себя на каждое третье утро, и речи героя отчизны, с которыми он постоянно выступал в Пуэбле.

В довершение ко всему, меня прямо-таки замучили бесконечные звонки Фито с просьбами присутствовать на самых неожиданных мероприятиях. Как-то мне пришлось сопровождать его на закладку первого камня памятника матери. Там он выступил с торжественной речью о том, какая это огромная радость — быть матерью, и тому подобное. После этого он пригласил меня на обед в «Лос-Пинос».

Чофи, ссылаясь на мигрень от слишком жаркого солнца и давки на открытии памятника, туда не пошла и поинтересовалась, что я думаю о речи Фито. Вместо того чтобы ответить, что речь была великолепной, и заткнуться, я стала разглагольствовать о неудобствах, дополнительном весе и прочих неприятных последствиях материнства. Она набросилась на меня, как гарпия. Оказывается, моя любовь к детям — это чистое притворство, как я могу так говорить, если и собственных-то не хотела рожать. Нет, она меня не извинит, как бы я ни пыталась себя защитить, я всё равно ведьма. Хотя, раз мне ненавистно быть матерью собственных детей и приемных, я имею право об этом заявлять.

Закончив пить кофе, мы расстались. После этого какое-то время они не приглашали меня к себе, а я ничего не знала о них. Чофи позвонила мне лишь после того, как скончалась донья Кармен Ромеро Рубио, супруга Порфирио Диаса — позвонила, чтобы узнать, пойду ли я на похороны, а заодно пожаловаться, что муж запретил ей там появляться. Сама же она считала бедную Кармелиту настоящей страдалицей. В этот день я решила ей подыграть.

— Ты права, — сказала я. — Бедная Кармелита — но где были бы мы с тобой, если бы судьба не оказалась так к ней несправедлива?

Я повесила трубку в полной уверенности, что Фито правильно поступил, запретив ей идти на похороны.

Вместо этого на похороны меня сопровождал Алонсо. Порой он делал странные вещи. Я никогда не знала, что у него в голове. Его желание пойти на похороны Кармелиты Ромеро Рубио было того же рода, что и ежегодное празднование Ночи освобождения Парижа, или те несколько недель, которые он провел в обществе антропологов, обнаруживших какие-то скульптуры тольтеков в центре города. Сам он, правда, утверждал, что все это нужно ему для фильма.

В эти дни на Андреса градом посыпались неприятности. Одного из его друзей, министра экономики, журналисты обвинили в хищениях и сговоре со спекулянтами, в то время как народ страдает от дефицита продуктов. Журналист оказался другом Фито, и мой муж был уверен, что статейку написали по его заказу и направлена она не столько против министра, сколько против Андреса. Я пыталась его убедить, что его версия слишком уж сложна, но он и слышать не желал.

Через несколько дней профсоюз вывел на демонстрацию восемьдесят тысяч человек в знак протеста против повышения цен, обвиняя в этом также друга Андреса. Вдобавок люди стали требовать лишить министерство экономики права контролировать выпуск продукции. Андрес утвердился во мнении, что это Фито решил отстранить его друга, в том числе и потому, что тот поддерживал его кандидатуру в президенты. В этот раз я уже не стала ничего говорить, потому что Фито подписал декрет о лишении министерства экономики права контролировать выпуск цемента, стальной арматуры и бог знает чего еще. Лишившись власти, человек моего генерала был вынужден подать в отставку.