Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

Северус опустился на кровать. Несмотря на источающий тепло калорифер, в комнате было зябко — но не так, как в подземельях. Тут была совсем другая стужа — сорта "дерьмово утепленный дом".

Завернувшись в пропыленное стеганое покрывало, он откинулся назад, прижавшись к стене затылком и продолжая смотреть на календарь.

Декабрь семьдесят шестого.

Возможно, он недооценил это место. Если окажется, что календарь заслуживает доверия, то это означает, что он уже успел потерять Лили — в первый раз из многих.

Двадцать третье декабря года тысяча девятьсот семьдесят шестого.

Может, это шанс прожить жизнь заново?

Он почти не дал себе додумать ироничную мысль, что за такую возможность многие охотно согласились бы умереть — ибо это означало, что весь его предыдущий жизненный путь свелся к какой-то хуеватой репризе. Особенно с учетом того, что в итоге ему снова шестнадцать. Если Северус и мог возненавидеть что-то сильнее, чем собственный пубертатный период, то только перспективу пережить его во второй раз.

Строго говоря, ему было не шестнадцать, а почти семнадцать, но какая в жопу разница? Все равно это рождественские каникулы шестого учебного года. Хорошо уже то, что не придется снова сдавать СОВ, и доза "подросткового периода дубль два" свелась к абсолютно необходимому минимуму. Не то чтобы он вообще понимал, какая от него польза — разумеется, он мог бы провести время гораздо продуктивнее, если бы вернулся в то время, когда уже вступил в ряды Пожирателей Смерти?.. При всем желании он никак не мог сообразить, почему его закинуло в дубликат именно этого дня, в эту странную промежуточную точку между двумя основополагающими вехами, когда с момента разрыва с Лили уже прошло добрых девять месяцев, но до принятия Метки оставалось еще почти десять. Какой в этом смысл?

За тридцать восемь невеселых лет природный пессимизм Северуса сцементировался в железобетонное кредо. Причина могла оказаться охуительно веской, но ее могло ни хуя и не быть, причем с равной степенью вероятности.

Если он в чем и был сейчас уверен, так только в том, что не хочет больше находиться в этом богом забытом месте ни минуты. Откопав под грудой одежды на полу свою единственную куртку — унылые обноски из секондхенда, — он вышел на улицу, удачно избежав встречи с обоими родителями, беззвучно затаившимися где-то в недрах дома.

До Рождества оставалось всего ничего, и Новый год неуклонно приближался с каждым чуть заметным удлинением светового дня. Уже перевалило за пять часов, и на улице совсем стемнело; однако в те годы эта окраина была еще заселена и обжита, и там, где не горели хаотично натыканные фонари, дорогу озарял льющийся из окон свет. Они были притиснуты практически к самому тротуару, эти дома, отделенные от него лишь узенькой лужайкой; Северус шел по полосатой мостовой — пятно темного, пятно тошнотворно-электрически-светлого — омываемый обрывками теле— и радиопередач, чужих споров и разговоров, хлопаньем дверей, гудением включенных пылесосов — всей этой шелухой маггловской жизни. Он оставил позади кинотеатр — тот давно закрылся в то время, когда Северус повзрослел и пережил их всех; на фасаде здания красовался плакат — афиша чего-то, именуемого "Звездные войны", с напечатанным внизу "25 мая" — название отдалось в памяти отголоском смутно знакомого.

Он осознал, что не думает совершенно ни о чем, и уже не первую минуту — мимолетное ощущение показалось неожиданно приятным. Свернув на оживленное авеню и минуя закрывающиеся магазины, он знал, даже не глядясь в запыленные витрины, кого видят идущие мимо прохожие. Подростка, довольно уродливого, в одежде с чужого плеча, которому неплохо было бы помыть голову, вылечить зубы и, если получится, вообще превратиться в совершенно другую личность, если он хочет быть принят в приличном обществе. Недалеко ушел от того человека, каким был на момент смерти — каким он вообще когда-либо был, если вдуматься — и все же... Ничего больше — ни для кого больше. Никакой Темной метки — только слишком короткие штанины. Никакого Пожирателя Смерти, шпионящего на обе стороны, только безобразный мальчишка. Эти магглы даже не знали, что его зовут Северус Снейп — для них он был просто безымянный никто.

Удивительно, но сейчас это совершенно не мешало. И было облегчением.

* * *

Он долго бродил по улицам, пока не наткнулся на маленькую закусочную. Сквозь опущенные жалюзи пробивался приглушенный свет, а на двери агрессивно-красными лампочками помаргивала надпись "Открыто". Он зашел внутрь. Отделанная хромом и пластиком забегаловка оказалась пустой, если не считать официантки с сигаретой и измученного вида женщины, читавшей газету за столиком в угловой кабинке.

Официантка неторопливо подошла к нему, чтобы принять заказ. Сигарета свисала у нее между пальцев; рыжеватый уголек тлел в колечке черного пепла. Северус редко сталкивался с этим запахом — от силы два или три раза в год, когда закупался летом в бакалейной лавке, и кто-нибудь из покупателей, взяв в магазине пачку, останавливался на крыльце подымить.

— Что принести? — спросила официантка. У нее был резкий голос; Северус не замечал, что уставился на ее руки — крупные, широкие, с неровно обстриженными ногтями — пока она не поднесла сигарету к губам, одарив его насмешливым взглядом.

— Неважно, — ответил он. Его собственный голос прозвучал бесцветно, потому что это действительно было неважно. — Принеси что-нибудь.

— Попросишь что-нибудь — получишь что-нибудь, — она не угрожала и не предупреждала — просто информировала.

— Значит, это я и получу.

— Это и получишь, — согласилась она и ушла.

Разобравшись с устройством жалюзи, Северус повернул их так, что в окно стала видна улица. Мимо проезжали автомобили, проходили люди. Начал накрапывать дождь, заставив черное зеркало мостовой поплыть отражениями магазинов, машин и беспорядочных огней, которыми магглы разгоняют темноту. Все казалось холодным.

Официантка вернулась с кофейником и непритязательной чашкой и молча налила ему кофе. Сам не понимая отчего, он снова уставился на ее руки, и когда осознал, в чем дело, то почувствовал себя вуайеристом.

Это были мужские руки. Официантка откровенно ухмыльнулась; он глотнул кофе, так и не сказав ни слова, и она вернулась к стойке и снова затянулась сигаретой. На кухне гремела посуда; женщина с газетой неслышно плакала в своем углу — то ли и в самом деле читала, то ли притворялась.

Господи Иисусе, насколько же гнетущее это местечко. Просто охренеть можно; он едва не рассмеялся от восхитительной абсурдности происходящего.

Глядя на газету в руках плачущей женщины, Северус подумал, что зря не прихватил с собой книгу. Без нее он не знал, чем себя занять, а значит, был обречен погрузиться в пучину удручающих мыслей о собственном... настоящем. Или будущем?..