Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

— Все равно ты должен был сказать, — проворчала она, вытирая лицо бумажным платком — он понадеялся, что на нем не было пыли. — Я всегда думала, что они — ну, я не знаю, следят за нашими палочками?.. Так ты поэтому можешь колдовать на улице, и тебя не ловят?

— Да. Министерство ленится отслеживать каждого.

— Представляю объемы бумажной волокиты, — вздохнула она. — Значит, я могу... — она вытащила из рукава волшебную палочку, одарив Северуса наполовину застенчивым, наполовину дерзким взглядом, от которого у него дрогнуло сердце, и вывела в воздухе сложную вязь петелек. Из ничего вспыхнула горсточка миниатюрных огоньков-колокольчиков — словно заискрилось сошедшее с небес созвездие.

Северус молча вытряхнул на стол цветные карандаши из стеклянной банки и протянул ее Лили. Повинуясь движению ее палочки, золотистые огоньки запорхнули внутрь; закрутив крышку, она водрузила банку на комод. Стекло приглушенно светилось — но грело оно гораздо лучше, чем сияло.

— Надеюсь, обойдется без пожара, — пробурчал он, хотя точно знал, что ничего не загорится: у Лили было такое же инстинктивное чутье на чары, как у него самого — на зелья. — Никогда раньше такого не встречал.

— Я в основном работала над новыми чарами, пока... ну, ты понимаешь, — сказала она тихо. — Мне... никогда не нравилось драться. Я не очень-то умею... причинять людям вред.

— Конечно, не умеешь, — пробормотал он отстраненно — так, словно находился от нее бесконечно далеко, так же далеко, как должна находиться звезда, чтобы казаться не больше мерцающего огонька в банке из-под карандашей. — Видимо, эти чары предназначались для того, чтобы согревать волшебника в ситуации, когда его безопасность зависела от незаметности.

— Да, — призналась Лили еще тише, чем прежде.

— Просто блестяще, — Северус и правда так думал, хотя голос его звучал глухо — словно он говорил по самой длинной в мире телефонной линии.

— Комплимент принимается. Эти чары спасли много жизней.

В ее голосе не было осуждения. Северус мог только гадать, взбесился бы он или был ей признателен, если бы не отключил эмоции.

— Сев? — спросила она. Он оторвался от созерцания звездочек и перевел взгляд на нее — она все еще наблюдала за банкой; огоньки крохотными точками отражались в ее глазах. — Как думаешь, отчего мы здесь? То есть — как по-твоему, почему мы вернулись назад?

— Не знаю.

Это заставило ее на него посмотреть. В полумгле — комнату освещала лишь его убогая настольная лампа да мерцание ее звездочек — глаза Лили казались темными, столь же темными, как глаза ее сына в сумраке хижины, когда ночь была так же беспросветна и безбрежна.

— Но ты думал на эту тему, — сказала она. — Поручиться могу. Я тебя знаю — ты точно думал.

Северусу невольно пришло в голову, что она, возможно, собиралась сказать "я тебя знаю" и ограничиться этим. Мечты, мечты. Насколько хорошо она его вообще помнила? Целых два года — два года, когда они заканчивали школу — Лили его игнорировала, словно он сгинул с лица земли, и искала общества его неприятелей. Он измучил себя до слепого бешенства, недоумевая, нарочно ли она так поступает, а если да, то зачем ей это. Хочет ли она его забыть? Что-то продемонстрировать? Доказать, что он ей не нужен — что она не скучает и о нем больше не думает?

Сам-то он о ней думал всегда. Даже когда пытался ее ампутировать, вырвать из сердца — день за днем, год за годом после того, как закончилась эта дружба — все равно помнил о Лили, возвращался к ней в мыслях, пытаясь представить, какой она нынче стала. Даже когда боль от потери переросла в его сердце во враждебность — все, все вокруг все равно было завязано на нее, на Лили; а когда буря чувств — эта неожиданная вспышка лютой ненависти — наконец истощила себя и улеглась, он осознал, что и это тоже было лишь преображенное горе. И в голове его, и в сердце словно наступил рассвет после ночной грозы: все осталось по-прежнему, вымокшее и потрепанное, но целое и неизменное; небо и земля, как и раньше, на своих местах.

И сколь же горьким оказался этот урок: оказывается, если ты пустил кого-то в свое сердце и отвел для него место — вытравить его оттуда уже не удастся. Сквозь разлуку, предательство и смерть — какая-то частица все равно уцелеет, вечная, незыблемая и непоколебимая, как звезды.

— Сев? — Лили подтолкнула его ногу своей. — О чем ты задумался?

Он мог только глядеть на нее, поднимаясь мыслями из своих дальних далей — из тех дней, когда он жаждал лишь одного: чтобы сердце поскорей остановилось, даруя ему покой — и постепенно возвращался к настоящему.

— Я совсем не понимаю, что творится у тебя в голове, когда ты так замираешь. Это та окклю-штука, о которой ты говорил?

— Да, — у него пересохли губы. — Я думал над тем, отчего я здесь — но совершенно не представляю, отчего здесь ты. Точнее говоря, я размышлял над тем, почему вернулся именно в это время — но что касается того, почему я вообще вернулся...

— Значит, и у тебя никаких знаменательных дат, да? — сказала она негромко. — Что ж, в таком случае — не поделишься своими соображениями?

— Есть, конечно, тот факт, что через две недели ко мне перестанут применяться ограничения на магию для несовершеннолетних. Однако не думаю, что на этом все.

— Согласна — они тебе и так не больно-то мешают. А "не все" — это что именно?

Он ткнул за спину волшебной палочкой — календарь отцепился от стены и поплыл по воздуху.

— Видишь кружок?

Лили кивнула, изловив календарь.

— Не знаю, что он означает, но уверен, что это что-то важное, раз я потрудился обвести дату, но не оставил никаких заметок.

Лили моргнула.

— А почему тогда важное? Я бы решила, что все как раз наоборот, раз ты ничего не записал.

— Потому что я думал, что и так не забуду. И еще — потому что вернулся сюда, — он обвел взглядом комнату, стараясь ни на чем не останавливаться; внутри послушно всколыхнулось привычное отвращение. — Я бы не стал приезжать домой без веских на то оснований — равно как и обводить дату на календаре.

— Так почему ты все-таки вернулся? — спросила Лили.

— Я же только что сказал, что не знаю, — он прикусил язык, чтобы не ввернуть что-нибудь едкое на предмет ее умственных способностей — что наверняка сделал бы, окажись на месте Лили кто-нибудь еще.

— Я пытаюсь сказать — извини, Северус, но у меня просто в голове все это не укладывается. Ты вернулся домой на Рождество из-за чего-то жутко важного, но никак не можешь вспомнить, что это было такое, и не оставил себе даже записки?.. Погоди, а когда ты вообще тут очутился?

— За несколько часов до того, как мы встретились в той забегаловке.

— И я тоже, — прошептала она. — Выходит, мы очнулись здесь почти одновременно, прямо друг за дружкой. И... постой, — перебила она сама себя, — а что ты делал до того, как здесь оказался?