Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

Под ладонью Северуса Лили что-то пробормотала, глубже зарылась в свою подушку и подсунула руку под голову, пряча ладонь в складках ткани. Он провел пальцами по ее волосам, не мешая мелким прядкам забиваться под ногти; Лили довольно вздохнула, словно так же расслабилась на его жестких коленях, как Люпин — на мягком диване.

Северус за ним наблюдал — поначалу исподтишка, потом перестал таиться, когда осознал, что тот все равно ничего не замечает. Оказывается, превращения уже в то время давались оборотню весьма нелегко; Северус не припоминал ничего подобного... должно быть, потому, что не стремился сокращать дистанцию, как в прямом, так и в переносном смысле слова. Да и вообще плевать хотел на Люпина — тот был одним из них , и как бы этот поганый оборотень ни страдал, ничего иного он не заслуживал.

Той ночью Люпин погиб. Под стенами Хогвартса, от проклятия в спину — Северус видел это незадолго до собственной смерти. Долохов, вероятнее всего; в Темных искусствах тот зашел куда дальше большинства Пожирателей, но оборотня можно убить только серебром и огнем, и даже темная магия бессильна с ним справиться... Наверное, Долохов создал у него в пищеводе серебряный слиток... но нет, если хватило способностей, то, скорее, превратил кровь в жидкое серебро — что было бы вполне в духе этого садиста. В любом случае, смерть Люпина была чудовищной. Невообразимо страшной... по сравнению с ней тот треклятый змеиный укус — все равно что любовный засос...

Северус осознал, что шевельнувшееся у него в груди странное чувство — это жалость к оборотню. Помнится, Беллатрикс вроде бы говорила — ну не совсем, конечно, говорила, в тот момент она сходила с ума от ярости, — что у Люпина с Нимфадорой был ребенок?.. Когда Северус увидел, что они оба принимают участие в битве, он решил, что с их отпрыском что-то случилось... хотя, конечно, это было бы как раз в духе той парочки — гриффиндорца и ебанутой на всю голову хаффлпаффки... С них бы сталось поставить свои идеалы превыше всего, даже будущего их мелкого отродья. Нет чтоб подхватить своего щенка под мышку да удрать куда подальше — какие же идиоты... Если Беллатрикс нашла той ночью племянницу, то Нимфадора тоже погибла, в этом Северус был уверен. Скорее всего, от проклятия Кипящей крови — для такого случая Беллатрикс бы сочла его самым подходящим... она собиралась им воспользоваться после измены Регулуса, но не смогла до него добраться — тот успел исчезнуть...

Северусу стало холодно — словно задул арктический ветер. Может, где-то в поезде дементор? Но нет, к чему ему дементор; прошлое и так всегда рядом, под тонким слоем поверхностных мыслей. Лили могла сколько угодно рассуждать о прощении, но для Северуса покой приходил только с изоляцией от эмоций. Будь он не самим собой, а кем-нибудь другим — только прирожденным легилиментом, что скользит по краешку чужих мыслей и взмывает на гребне чужих переживаний, как обломки, подхваченные приливом — тогда, возможно, он бы обошелся без окклюменции... мог бы вспомнить и почувствовать что-то, кроме злости, страха, недовольства и отвращения. Но если бы желания что-то значили, его ждало бы посмертие с видом на океан, и никаких воспоминаний о гибели, и он был бы лучшим человеком, чем когда-либо при жизни, и — хотелось бы надеяться — более счастливым.

Но даже магия не способна исполнить такие желания.

Он отложил записную книжку в сторону и отлевитировал ее назад в сундук. Защелки клацнули, закрываясь. Люпин открыл глаза, и Северус понял, что тот вовсе не засыпал — но подросток ничего не сказал, только молча смотрел в потолок. Заострившиеся черты лица, утомленный и невидящий взгляд; все это говорило о глубинной усталости, проникшей до мозга костей. Как он прожил с этим проклятием больше тридцати лет, если стал таким уже к шестнадцати?

— Люпин, — услышал Северус собственный голос, — ты слышал об Аконитовом зелье?

"Что-что?" — удивился он про себя.

Не поднимаясь с сиденья, Люпин повернул к нему голову. Серо-голубые глаза моргнули.

— О каком зелье? — вопрос прозвучал устало. — Если там содержится аконит, вряд ли оно мне подходит.

— В этом-то весь и смысл. При трансформации оно подавляет безумие, и человеческий разум сохраняет необходимый контроль.

Люпин замер в полной неподвижности, будто потерял сознание — и жизнь вместе с ним. Закрыл глаза, снова их открыл — неспешно, вдумчиво; затем приподнялся на локте и уставился на Северуса с выражением, напомнившим ему о волке — впервые за все годы их знакомства. На лице Люпина читалась настороженность, но лишь внутренним отзвуком, как будто его предостерегал инстинкт; на поверхности же, как отражение на оконном стекле, лежали человеческие эмоции — подозрительность и отчаянно-опасливая надежда.

— Ты морочишь мне голову, — только и сказал Люпин, однако в его негромком голосе прозвучало что-то, не дающее забыть о той тени волка.

— Нет. Если ты ищешь подвох — зелье экспериментальное.

О да, еще бы: его изобретут только через пятнадцать лет. Что ж, тем хуже для Дамокла Белби, тем лучше для Северуса. И для Люпина, по-видимому.

Забывчивость уже давно превратилась для него в недосягаемую роскошь. В его памяти был запечатлен каждый этап создания этого зелья — сложного и ставящего в тупик... Нет, он, конечно, любил именно такие — капризные, озадачивающие, требующие поразительной точности, поскольку одно неверное движение или неправильно отмеренная доза ингредиента означали смертельную опасность для того, кто его выпьет... или даже для самого зельевара. Как в случае с Аконитовым зельем.

Люпин смотрел на Северуса все с тем же выражением, и все так же лежал на боку, приподнявшись на локте — словно застывшее в неподвижности животное, которое знает, что любой неосторожный шаг может дорого ему обойтись.

— В каком смысле — экспериментальное?

— Заявленный эффект достигается. Но неясно, как это подействует на организм в отдаленной перспективе. Поскольку она ни для кого еще не успела наступить.

Понаблюдав за собеседником еще пару секунд, Люпин наконец приподнялся и сел — так же осторожно, как ложился; болезненно морщась, он опустил ноги на пол и откинулся на спинку диванчика.

— Что значит "неясно, как это подействует на..."

Дверь в купе с грохотом распахнулась.

— Лунатик! Ты тут...

Блэк еще даже не успел заговорить — палочка сама прыгнула в руку, как только Северус заметил эту ненавистную, самодовольную физиономию, возрожденную во всей ее былой привлекательности. С вернувшимся из тюрьмы Блэком Северуса кое-как примиряли только перенесенные этой шавкой лишения — вся его исковерканная жизнь, как в зеркале, отражалась на потрепанном лице. Но теперь перед ним снова стоял молодой Блэк — тот самый, которого он десять лет так люто ненавидел, с яростью незамутненной и абсолютно оправданной; этот изнеженный недоносок наставил на Северуса свою волшебную палочку, а в дверях уже маячил он — Поттер — тоже с палочкой наголо — эта плесень, перхоть подзалупная, он не уберег Лили... Они все — не уберегли ее, не спасли... Северус сделал все, что было в его силах, даже уступил ее им — а они ее не уберегли. Он не смог бы им это простить, даже если бы прожил тысячу лет, пока душа не зачахнет от злобы.