Андрей Константинов - Байки служивых людей

– А водка-то где же, э-э!.. голубчики? – вдруг спросил Сергей Всеволодович.

– Действительно, – подхватил Володя, – где же это водка-то?

Он внимательно осмотрел пустые бутылки, развороченные закуски и поднял взгляд на Качевского.

– Вот так! – сказал обличающе Володя. – Ежели в приличную компанию затесался критик, то вся – вся! – водка будет им обязательно выжрата. Беспардонно, бесстыже.

– Но, но, но! – ответствовал Сергей Всеволодович. Голос его звенел. – Но, но, но! Водка всенепременно кончается там, где в компанию затесались актеришки. Пьянь... э-э... голубчик, всем известная! Знаю я, актеришек, знаю. Пьянь – через одного. Вот, помнится, в ТЮЗе Зиновий Яковлевич Карагодский ставил «Бэмби». Был там такой эпизод. Бэмби... э-э... мечется по сцене, и люди вокруг превращаются в оленей.

– Это очень правильно! – заметил Володя. – Людей кругом до хрена, а оленей что-то не видать. Если бы всех критиков в оленей переделать... Ух, какое поголовье получилось бы. И дефицит водки прекратился бы...

– Вы бы, оленевод, помолчали, когда я вам рассказываю. Э-э... люди превращаются в оленей. Режиссерское решение таково: они вскидывают над головой ладони с растопыренными пальцами – и ревут. Банальщина! Но... э-э... спектакль идет. На заднем плане декорация-скала. И вот на эту скалу взлетает актер Иванов. Широко известный актеришка – он Ивана играл в «Вечном зове». Взлетает он на... э-э-э... скалу... ему оттуда монолог, обращенный к Бэмби, произносить нужно. А пьян – в хлам, по вашему вульгарному выражению. Выскочил на скалу, пальцы над головой растопырил, заревел и... бухнулся вниз! Но неужели... э-э... водки не осталось?

– Я Иванова знаю, пил с ним... очень талантливый актер... А уж где какой критик затесался – пиши пропало. Все до капли будет выжрато.

Творческий диалог двух титанов продолжался. Горели взоры. Тень Мамонта Дальского хмурилась. Потом Сергей Всеволодович и Володя Соболин дружно отправились за добавкой.

– В ту пору, когда я служил на театре, – доносился голос Володи из коридора.

– Театр умер, – слышался голос Качевского.