Борис Леонтьев - Триумф великого комбинатора

– А ты знаешь историю церкви Архидиакона Евпла? Той, что была на углу Мясницкой?

– Ее снесли?

– Какой-то зодчий из новых хотел возвести на месте церкви Дворец Трестов. Но потом оказалось, что участок для дворца мал. Представляешь, оказалось!..

С Остоженки они забрели на Волхонку, спустились к реке.

– Ну и прогулочка, – смеялась Элен. Ей казалось, что этого парня, который появился в ее жизни утром и которому она подарила чудный майский вечер, она знает уже давно-давно. Ей было хорошо с ним.

– Ты рассказал о церкви Архидиакона Евпла? А что ты думаешь вот об этой красоте?...

– Храм Христа Спасителя, как говорило подавляющее большинство немешаевской шушеры, обречен. Год великого перелома – это год тотального разрушения московских храмов. Ты помнишь декабрь позапрошлого года?

– А-а! Так называемое антирождество?

– Парк культуры, сто тысяч идиотов, инквизиторские костры из икон, гробов религии, религиозных книг и дебильные лозунги: "За безбожную Москву, за безбожную колхозную деревню". Декабрь этого года станет тем еще праздничком. У них это уже вошло в традицию. Уверен, что Спаситель именно в декабре будет превращен в груду щебня.

– Не может быть! Неужели можно снести такую прелесть?

– Газеты, очаровательная Элен, иногда читать надо. Они уже сейчас пишут о культе империализма в храме Христа Спасителя. Статью этого шизика Луначарского читала? Этот патриарх советской культуры благословил уничтожение храма так: "На месте храма будет сооружен Дворец Советов, который явится архитектурной доминантой в ансамбле социалистической Москвы". Вот так! Придурок с высшим образованием! "Доминанты"! Панургово стадо чертово! Взгляни вон туда. Что видишь?

– Забор...

Бендер встал, мигом преобразился в экскурсовода из общества пролетарского туризма и заговорил быстрее, выше и сильнее, одним словом, великого комбинатора понесло:

– Итак... Товарищи, внимание! Внимание, я сказал! Эй, вы, чудак с мешком, на меня смотреть! Ну что вы там, гражданка, жрете? Выплюнуть! А это что за идиот в трусах и валенках? Снять! Да не трусы, придурок, валенки сними! Эй вы, да, вы, гражданин без усов, обнимите вашу даму, разве вы не видите, что она скучает! Так, шутки в сторону! Всем смотреть на меня!

Элен хохотала. На фоне ее заразительного смеха из красноречивых уст Остапа начала струиться одна из последних публикаций в газете "Известия".

– Товарищи! Сегодня внимание туристов, совершающих прогулку по бывшему дворянскому району Москвы и попадающих на Волхонку, привлекает не усадьба вельможи Голицына, не Музей изящных искусств, не дом забытого автора "Аскольдовой могилы", а построенный всего лишь несколько дней назад длинный серый забор... Этот забор – первый вестник конца старой "дворянской" Волхонки. Там, за ним, быстро, без шума и шороха освобождают место для Дворца Советов. Этот Дворец изменит физиономию не только Волхонки, но и всего района, который из музея дворянской Москвы превратится в живой центр Москвы советской, Москвы социалистической...

– Бездна комизма... и как это ужасно.

Ночь, ночь, ночь была легкой, теплой, как будто созданной для любви. Остап с нежностью посмотрел на Элен и как бы случайно прикоснулся губами к ее бархатистой щечке. Элен не обиделась, но мягко отстранилась. Остап почувствовал в своей груди нечто похожее на любовь.

– Мое сердце пронизано аэроплановой стрелой. Я влюблен в тебя, Элен!

Ощущая неудержимую страсть, он провел по упругому бедру девушки. Элен вздрогнула, руки потянулись к Остапу. Она закрыла глаза и вдруг ощутила на своих губах что-то сладкое. Тепло разлилось по всему телу. Закружилась голова...

Ветер, ветер, ночной ветер тихо выл и пел песню скорби и ненависти: и явился на свет сатана. И отдал он власть свою Первому. И все поклонялись Первому. И тогда дана была власть ему действовать сорок два месяца. И вел войну Первый. И победил он. И поклонялись ему. Но лиха беда одну беду нажить, другая сама пришла. И явился тогда Второй. И взрывались тогда церкви, раскалывались на безмолвные осколки когда-то звонкие колокола, падали храмы – и не могли упасть, рушились – и не могли разрушиться. И наступили на Руси времена трагические. И плевали тогда на православие. И осквернялись святыни. И стерли с земли русской колокольни собора Казанского на площади Красной, и колокольни церкви Благовещения на Тверской, и церкви Трех святителей на площади Красных ворот, и Иоанна Предтечи на Пятницкой, и Рождества Богородицы на Петровке, и Панкратия в Панкратьевском переулке, и Николы на Мясницкой; взорвали вандалы и Страстной, и Чудов, и Вознесенский, и Скорбященский монастыри, и Богоявленский монастырь на Никольской, и часовню преподобного Сергия Радонежского у Ильинских ворот; и Никитский монастырь на Большой Никитской в небытие канул. И облепили храм Христа слуги сатанинские, и сбрасывали они скульптуры в грязь со ступеней высоких, раскалывали горельефы мраморные, оголяли от золота колокола, стаскивали кресты золотые с куполов малых, и превращалось все в груды щебня. На смерть стояли стены священные, но вгрызались в них кувалды тяжелые. И обречен был несчастный храм... Взалкала Русь сатану. И проклял тогда Бог Россию, забыл он ее навеки. И окреп тогда Второй. И заставлял он поклоняться Первому. И уничтожаем был всякий, кто не поклонялся образу Первого. И сосчитал ветер число второго. И число его шестьсот шестьдесят шесть. И затягивал ветер песню скорби плачевно и жалобно. Ветру все равно, что петь.

В четверг в половине пятого в московском кинотеатре "Форум" произошло весьма интересное событие. В ту самую минуту, когда по сияющей белизне экрана начал двигаться поезд с красноармейцами, и зрители замерли в ожидании предстоящей развязки нового боевика фабрики Межрабпомфильм "Стой, товарищ, я стреляю!", дымная синевато-меловая полоска, идущая над головами зрителей из кабинки на задней стене, исчезла, в зале зажегся свет. Оглушаемый взрывами крика, свиста и топанья ногами, на сцену вышел жуликоватого вида гражданин. Назовем этого гражданина, хотя бы, Христофором Ласковичем Беринговым. Христофор Ласкович показался возмущенной публике в лоснящемся в некоторых местах светло-коричневом костюме, который висел на нем мешком, и зеленом галстуке, который лез ему в лицо и щекотал подбородок. Христофор Ласкович поднял руку и довольно мило посмотрел в зал. Со сцены зал выглядел великолепно: сборная мебель, ложи и сиденья, обитые малиновым плюшем, по стенам развешаны картины с причудливыми сюжетами.

– Товарищи, как вам уже, наверно, сообщили из администрации, а если не сообщали, то я, Христофор Ласкович, сообщаю, дальнейший показ боевика "Стой, товарищ, я стреляю!" отменяется!.. Спокойно, товарищи!.. По традиции, я позволю себе прочитать вам лекцию, точнее вводную ее часть – "Политика партии и советская архитектура".