Владимир Болучевский - Дежавю

– И что за вопросик тебя интересует, Петя?

– Вокзал. Какой вокзал?

– А ты у меня спроси.

– Ну?

– Ты пленку слушал?

– Да что мне пленка, я разговор их слышал.

– Нет, Петр. – Гурский достал причиндалы, приставил наушник к уху и, найдя нужное место, протянул Волкову. – Слушай.

– Ну и что? – Дослушав, тот опустил наушник.

– Повтори, что ты услышал.

– Ну жара, дождя бы, подвезти до метро…

– Дождя?

– Дождя.

– Это мы с тобой, Петя, так говорим. Потому что родились и выросли в славном городе Санкт-Петербурге, где камни воспитывают культуру речи. У нас даже ханыги у пивной правильно артикулируют и, в соответствии с нормами литературного русского языка, в жару хотят «дождя». А этот? Интеллигент, ебенть…

Петр взял наушник, подмотал, послушал и радостно-растерянно развел руки:

– Дожжя…

– Ну? У них даже дикторы телевидения, пардон, дикторы говорили чисто, а эти, теперешние, обещают непременно «дощь». Или не обещают «дожжя».

– Ну, Москва… Александр,– Волков официально протянул руку. – Уважаю.

– Элементарно… – Гурский отхлебнул из бутылки. – А кстати, забрось-ка меня домой.

– Чего это? – Петр завел машину и вырулил со стоянки.

– А Берзин проявился. Говорит, что, мол, мы в конце концов на Крестовском оказались и весь вечер в волейбол играли на пляже. На песке. Ноги-то у меня болели, помнишь? Ну это я как-то еще… Вот. А потом девок зацепили и стали их, понимаешь, шампанским поить.

– Ну так это ж…

– Так за шампанским-то ездил я. На тачке. Туда и обратно. И, соответственно, надел на себя штаны и все прочее. И вот шампанское-то меня и добило окончательно. Так в одетом виде я на песочке и заснул. Серега меня на себе домой доставил. Непосредственно в саму жилплощадь. С пельменями в совокупности. А сам с девками уехал. Аж с двумя.

– Так…

– …и хочу я поискать.

– Так там же эти дважды все перевернули, я искал, ты искал.

– Не понима-аешь. Ведь искали-то все трезвые. Так? А засунул я ее куда-то пьяный в жопу. А то, что пьяный спрятал, трезвый никогда в жизни не найдет.

– И ты…– Петр показал глазами на бутылку.

– Именно. Необходимо достичь кондиции, адекватной предыдущей ситуации, вот…

– Может, тебе шампанского?

– Нет. Меня от него пучит. Я, Штирлиц, люблю водку. Простую крестьянскую водку. Она греет душу. Кстати, тормозни где-нибудь, для процесса мне необходим запас.

– А еда-то у тебя есть?

– Это отвлекает. Впрочем, должны быть пельмени.

Войдя в свою квартиру вместе с Волковым, Гурский первым делом зашел на кухню, поставил водку на стол, стянул с себя футболку и тоже бросил на стол. Потом открыл холодильник и, заглянув в морозилку, крикнул в комнату:

– Есть пельмени. Аж две пачки.

– Давай помогу прибраться. Время еще есть.

– Ты настоящий друг, Петр.

Вдвоем рассовали по ящикам и ящичкам в шкафу и на вешалке разбросанные вещи и вновь навели в квартире порядок

– А от вторых ребят бардака меньше.

– Так, Саша, у них и времени оказалось меньше.

– Ты не опоздаешь?

– А в Петрозаводске не говорят «дощь»?

– Петя, он не провинциал. И едет он домой. И потом… Ну, есть фонемы, есть морфемы, сонанты, консонанты, есть специфическое московское «а». А «дощь» – это просто как штамп в паспорте. Кто филолог? Ты филолог? Я филолог. Что я тебе объясняю? Я его слушал. Он не приезжий. Он коренной москвич. Езжай на Московский вокзал. И торгуйся, Петр, торгуйся.

– Ладно, если что – немедленно звони на трубу. У меня еще дела кое-какие, потом на вокзал, а потом я к тебе заеду. Никому не открывай, понял? Я тебя очень прошу. Давай… ищи.

Адашев-Гурский запер за Волковым дверь. Снял с себя джинсы и набросил на плечи короткий халат. Потом взял на кухне недопитую поллитровку и непочатую литру, заглянув в холодильник, достал кусок сыру, поставил все это на поднос вместе с низким и широким стаканом тонкого стекла. Еще раз заглянул в холодильник и присовокупил остатки грейпфрутового сока. Затем перенес нагруженный поднос в комнату, поставил на столик, сел в кресло, посмотрел на натюрморт печальным взглядом, тяжело вздохнул и сказал:

– Кушать подано.

Ровно в десять часов вечера, войдя в главный зал Московского вокзала, Волков сразу увидел давешнего знакомца у витрины табачного киоска. Тот рассматривал через толстое стекло дорогие трубки.

Петр не спеша направился к нему.

– Добрый вечер, Валерий Алексеевич.

– Здравствуйте,– удивленно обернулся московский гость на незнакомый голос. – А, простите, с кем имею честь?..

– Волков. Петр Сергеевич.

– Предполагается, что ваше имя должно мне что-то говорить?

– Да это вряд ли. Словом, я к вам некоторым образом от Льва Кирилыча Невельского.

– «Некоторым образом»… Это как? И где он сам, кстати говоря, некоторым образом?

– Я объясню. Не могли бы мы где-нибудь спокойно побеседовать?

– Да, в общем-то, и здесь не так шумно. А о чем, позвольте узнать?

– Да о чем, собственно… О футболке. Лицо гостя непроизвольно передернулось. Он жестко посмотрел Волкову в глаза, очевидно что-то про себя решая. Потом взглянул на часы и, указав рукой на ресторан, коротко сказал:

– Прошу.

В ресторане они сели за дальний столик в глубине зала. Петр заказал себе салат, мясо и минеральную воду, москвич – рюмку коньяку и кофе.

От Волкова не ускользнуло, как, в ожидании заказа, тот, выложив на стол трубку и дорогой табак, якобы невзначай цепким взглядом окинул практически пустой ресторанный зал.

– Один я, Валерий Алексеевич, один.

– Так это не ваши… товарищи сегодня полдня за мной топали?

Петр помотал головой:

– Не мои. Это, скорее всего, товарищи Льва Кирилыча. Бывшие.

– Поясните? – насторожился собеседник.

– Видите ли, вольно или невольно Невельский привлек к себе внимание определенной группы лиц. Самое пристальное. И интерес у этой компании корпоративный, а значит, они своего добьются. От сих до сих. А у меня – чисто личный. Поэтому я сейчас попытаюсь с вами поговорить, но не исключаю, что разговора у нас не получится. Но мне почему-то так не кажется.

– Интересный вы человек, очень интересный… – Собеседник Волкова внимательно в него всматривался. – Знаете, было бы безумно глупо задать сакраментальный вопрос, дескать: «На кого работаете?» Но, поверьте, нет сил сдержаться…

– На себя. В данной конкретной ситуации – исключительно на себя. А как, извините, конечно, за любопытство, вы тех ребяток-то распознали и уйти от них сумели? Они же профессионалы, уж можете мне поверить.

– Молодой человек… Мы с вами взрослели еще в том обществе, где заметить слежку и уйти от нее, неся за пазухой томик «самиздатовского» Набокова, доверенного тебе всего на одну ночь хорошим приятелем и, предположительно, стукачом, было спортом и забавой. А я, замечу, несколько постарше вас буду и времена, следовательно, застал, что построже были. Гораздо построже. И, знаете, очень в жизни помогают эти вынужденные навыки. Жена вот, царствие небесное, когда жива была, так я, пока до любовницы доеду, раза три проверюсь и оч-чень пикантных, надо сказать, тем самым положений избегал. А вы говорите…