Владимир Болучевский - Дежавю

Он прищурился, погасил сигарету и, собрав свои и чужие браслеты, отстегнул у бугая от брючного ремня чехол электрошока, вставил машинку в чехол и опустил в карман.

Потом, натужно крякая, взвалил бугая на плечи и, спустившись на половину лестничного пролета, усадил, привалив спиной к окну, на широченный лестничный подоконник. Так же вынес и усадил второго.

Еще раз осмотрел квартиру, прихватил из кухни водочную бутылку с оставшимся на донышке глотком, нетронутую бутылку пива из холодильника и еще пару пустых пивных бутылок.

Запер дверь, спустился и расставил на подоконнике бутылки в соответствии с мизансценой.

Затем расстегнул на бритом штаны, перевернув, уложил его на пузо и спустил до колен брюки вместе с трусами. Второго – усадил на пол, в самый угол, предварительно тоже спустив штаны. Подумав, открыл пиво, вылил половину на причинное место сидящего на полу, а бутылку с остатками вставил в руку. Теперь тот сидел в луже желтоватой, чуть пенистой жидкости.

Вдруг что-то привлекло внимание Петра, он вгляделся – предмет, который беломраморные античные статуи не прикрывают фиговым листом, уже начал чернеть, но на нем еще явственно проступала татуировка: «хам».

– Вот ведь… – сказал сам себе Волков. Потом, отступив на пару шагов и глядя на композицию с режиссерским прищуром, произнес:

– Вообще-то не верю, но… может быть, может быть.

Опустившись еще на половину лестничного пролета, он позвонил в первую попавшуюся квартиру.

– Кто? – послышалось из-за двери.

– Вы что себе позволяете? – Петр вкрадчиво говорил спокойным глубоким баритоном, придав, однако, ему немного металла в обертонах, чтобы имитировать принадлежность оного как минимум депутату Петросовета. – Это вам сколько ж можно? Пьянки-гулянки, понимаешь, всякие до утра, соседи жалуются, а тут – вообще… Вы только посмотрите’ Нет, вы только посмотрите! Как хотите, а будем выселять. Просто будем вы-се-лять! Езжайте в свой Израиль… – неожиданно для самого себя почему-то добавил он, удивился и, пожав плечами, спокойно пошел вниз.

Он уже не видел, как, пощелкав замками, на площадку выглянул седой мужик лет шестидесяти пяти в невесть как сохранившейся до наших дней полосатой пижаме, покрутил головой и вдруг, ошалело уставившись наверх, охнул:

О-Ё-…бт!.. Мать твою… – и заорал дурным голосом в глубь квартиры: – Валентина! Вызывай милицию, на хер!..»

– И это правильно, – отметил Волков, вздрогнув от гулкого эха и выходя из парадной. – Не в Америке живем.

Жаркий июньский день уплывал куда-то на запад, чтобы там, в иных пространствах, мучить невыносимой жарой уже иные народы и государства. Санкт– Петербург, следуя своему обыкновению в пору белых ночей, погружался в день прохладный, несущий свою собственную реальность.

Петр Волков вернулся домой и застал друга сидящим у телевизора. Тот напряженно всматривался в экран, который раз перематывал видеокассету назад и пытался остановить на одном каком-то месте.

Из динамиков, без всякой музыкальной фонограммы, на всю квартиру задыхалась и чмокала, стонала и охала порнуха.

– Ходы записываешь?

– Подожди, Петя, подожди…– Гурскому удалось наконец поймать тот самый кадр. – Вот! Смотри.

На экране двое юношей, скорее даже подростков, весьма витиевато пользовали невероятно сексапильную блондинку, которая вся, вплоть до маски на лице, была упакована в черные кожаные секс-причиндалы.

– Ну и что?

– Видишь, здесь он немножко повернулся…

– Совсем охренел?

– Да я не про то. Лицо видишь?

– Ну… он вполоборота…

– А они нигде лицом в камеру не смотрят. Только вот в этом месте на пару секунд. И только вот этот парень. Там еще девка есть, она сейчас в кресле сидит и мастурбирует, тоже вроде малолетка, так ее вообще только со спины в самом начале показали, еще одетую. Потом, когда раздевалась, тоже со спины. А теперь – все что угодно, кроме личика. У них тут сюжет такой, вроде как школьники к учительнице домой пришли на дополнительные занятия. Вот она их и учит…

– Она же сама в своих причинных местах совершенно запуталась. Учит она их…

– Ханжа.

– А ты всегда с собой порнуху таскаешь?

– Я? Так это же твоя кассета. А ты как бы не в курсе?

– Отродясь не было.

– Вон там лежала, вместе со всеми, только на ней ничего не написано. Я поэтому и взял, дай, думаю, взгляну, что там.

– Все страньше и страньше… Может, оставил кто-нибудь? Разные у меня люди бывают время от времени. Я уезжал на пару недель, так здесь приятель начальника моего жил. Дай-ка взгляну, что за кассета. Точно не моя.

– Стой, стой. Я этого парня знаю, кажется. Где-то я его видел… Собственно, а где? А у Невельского в детдоме я его и видел! Точно. Только вот какой-то он здесь не совсем такой.

– Так, может, не он?

– Да точно он. Только помладше выглядит, поэтому я его не сразу и узнал. Они же в этом возрасте каждые полгода меняются. Вот оно, оказывается, как. Педагог ты наш, Песталоцци Макаренков… А можно узнать, где приятель твоего начальника эту кассету взял?

– Порнуха с малолетками на каждом углу продается. А он от жены скрывался, ну и… И вообще, может, это не он оставил.

– Может быть, может быть…

– А парень в самоволке где угодно мог оказаться совершенно самостоятельно.

– Мог, мог. Как же его зовут… Александр выключил телевизор и повернулся лицом к Волкову.

– Ну и как? Вообще?.. – он покрутил в воздухе растопыренной ладонью.

– Да так, – пожал плечами Петр, выходя из гостиной, – пошли на кухню. Ты мне вот чего скажи – у тебя есть друзья какие-нибудь, скукой там, однообразием жизни утомленные? – говорил он, вынимая из пакета всякую еду. Что-то засовывал в холодильник, что-то оставлял на столе для ужина. – Ну, которым приключений на свою жопу не хватает?

– Таких нет.

– Жалко.

– Петь, давай по маленькой для аппетита, а?

– Давай, – Волков достал из холодильника бутылку «Абсолюта» и налил в две рюмочки.

– Петя, признайся честно, ты – новый русский?

– А что, хорошая водка…

– Да не о том я. – И Гурский с демонстративным недоумением уставился на крохотные рюмки.

– М-да, что-то я совсем… – Петр потер переносицу, достал два больших стакана толстого стекла и плеснул в каждый граммов по сто. Александр взял маленькую рюмочку и перелил в свой стакан, вторую – другу.

– За победу?

– За нашу победу.

– Так что ты про друзей-то, скукой замученных, говорил?

– Так нет же их у тебя. А так бы сдал им свою квартирку на неделю. Больше, я думаю, не надо. Это уже фашизм.

Гурский поставил стакан на стол и крутил в руках, примеряясь, намазанный маслом тостик ржаного хлеба, на котором лежал салатный лист, тонкий ломтик ветчины, а сверху – в маленькой лужице майонеза, естественно, – посыпанные солью колечко лука и ломтик помидора.