Джек Лондон - Письма Кэмптона — Уэсу

Тот же вопрос возникает у меня при чтении Экклезиаста. Почему печально, если одно поколение уходит, другое ему приходит на смену, а мир пребывает вовеки? Если бы в течение миллиона лет на Земле жило все то же поколение, жизнь не стала бы достойнее и лучше. Совсем не нужно быть уверенным в вечной жизни, обеспеченной нам, чтобы жить под знаком вечности. Лучше прожить короткую жизнь, быть волной бесконечного моря и катить свои воды в течение одного солнечного дня и звездной ночи. Больше славы быть разумной частицей необъятного целого — легкой рябью вечного океана, чем лежать, раскинувшись, и улыбаться в бессознательной бесконечности.

Удивительно, что люди, приученные эволюцией соединять себя со всем существующим и отыскивать новые родственные связи, сетуют на то, что на Земле нет ничего нового. А чьи очи будут радоваться видимому и чей слух наполнится слышимым? Кто предпочтет истину исканию истины? Можно читать Экклезиаста и Шопенгауэра голосом, звенящим торжеством. В сущности, содержание текста зависит от модуляций голоса. Когда ты пишешь мне историю любви, я с радостью читаю ее. А когда ты говоришь, что любовь первобытна, я считаю еще большим грехом удаляться от ее огня.

«Любовь есть утверждение воли к жизни законченного, завершенного индивидуума». Это тезис Шопенгауэра, защищающий (без достаточного к тому основания) в чем-то личность, как будто утверждение, что любовь поражает человека в его извечной сущности, унижает его. Гений рода вербует любящего и обращает его в воина батальонов жизни.

«Гений рода» — метафизическое определение, но означает оно то же понятие, которое ты имел в виду, говоря о функции любви. Шопенгауэр сознательный пессимист, ды — бессознательный, и оба вы не учли жизненной ценности фактов. «Любовь управляется благоденствием рода, — говорит Шопенгауэр, — и это благоденствие рода соответствует глубине чувства, серьезности появления его и значению, которое приписывается мельчайшим подробностям, имеющим отношение к любви». Любовь тесно связана с «судьбой следующего поколения», поэтому ты считаешь ее пошлой, как общее место, и поэтому Шопенгауэр смотрит на нее, как на силу, стоящую на дороге к счастью, ибо жить — значит быть несчастным. «Любящие — это изменники, старающиеся продолжать непрерывно общую нужду и тяжелый труд, которые иначе быстро пришли бы к концу; они мешают этому так же, как подобные им препятствовали концу до них».

Любовь, обманывающая смерть рода, — вот моя радость и цель моих стремлений.

Шопенгауэр говорит: «Любовью человек доказывает, что интересы рода ему ближе, чем интересы личности, и он более крепко связан с первыми, чем с последними. Отчего любящий человек забывает обо всем на свете, глядя в глаза своей избраннице, и готов ради нее на любые жертвы? Оттого, что бессмертная часть его личности стремится к ней, а остальные его желания управляются смертными чертами характера». Оттого, что это правда, любовь — божество моей веры!

Ты видишь, как далеко заводит нас наша тема! Причем я не останавливаюсь на всех пунктах спора, кроме тех, которые могут помочь мне сбросить тебя с твоих позиций. Чтобы догнать тебя, приходится подниматься в небеса и переплывать моря. Что ж, удалось мне подойти к тебе на расстояние голоса? Я получил твое письмо, сидя в саду Барбары, и два раза перечитал его, чтобы удостовериться, что понял его. Когда солнце теплым светом озаряет зелень и город, окутанный таинственным покровом тумана, лежит у твоих ног, легче ощущать любовь, чем думать о ней. Некоторое время мне трудно было учесть значение данных, приведенных тобой в защиту твоей точки зрения. Ты зашел далеко, объясняя причины своего удовлетворения браком с нелюбимой женщиной. Твои методы нельзя назвать методами практического ума. Я рад этому. Ты идеализируешь свою позицию, уходишь в далекое прошлое, запутываешься в теориях и обобщениях, горделиво седлаешь свое воображение, чтобы примириться с чем-то, что представляется тебе более идеальным, чем цель стремлений нерассуждающих сердец. Ты печален, но ты не практичен и не пресыщен.

О Барбаре, о себе и о жизни Лондона мне писать некогда. Передай Эстер, что твой друг думает о ней.

Ридж.

Беркли — Калифорния.

18 мая 19… г.

Я стою в отдалении и смеюсь над собой и над вами. О, поверьте мне, я ясно вижу, как в приливе юношеской самоуверенности я с большой энергией, но с сомнительной ловкостью бросаю в вас свои незрелые научные обобщения; а вы с благожелательностью и терпимостью пожилого человека улыбаетесь проницательной ласковой улыбкой, уверенный в том, что рано или поздно я разделаюсь со всем этим и проникнусь вашей всеобъемлющей мирной философией. Старшие требуют, чтобы молодежь понесла кару. Хорошо, я принимаю это.

Итак, я страдаю печалью знания. Я готов признать свою страсть к изучению. Но это не играет ни малейшей роли в нашем споре, и я предпочел бы, чтобы между нами не было такого ужасного недоразумения. Я не воссылаю к небесам сетования Экклезиаста. Я не печален, а радостен. Я открыл, что любовь имеет историю, и в истории я скорее готов увидеть романтику. Я принимаю тезис об общем происхождении не для того, чтобы оплакивать его, а чтобы использовать его наилучшим образом. Это ключ моей жизни — использовать все, но не уныло, с пассивностью раба, а охотно и страстно. С помощью изобретений человек покоряет себе все окружающее. Это кратчайший путь к удовлетворению. Человек становится мощным, и продуктивность его труда возрастает. Я — работник и деятель. Общность происхождения не повергает меня в отчаяние, она представляет некоторую ценность и укрепляет мою руку.

Игру сил и материи мы называем эволюцией. Чем больше человек знает о силах материи и об их игре, тем лучше может он направлять их и подчинять своей воле, по крайней мере, во всем, что касается его. Вот громадная волнующаяся масса, которую мы называем обществом. Перед нами задача: как управлять ею, чтобы увеличить общую сумму счастья? Этим-то я и занимаюсь. Я изобретаю, покоряю природу, ищу кратчайший путь. Я принимаю в расчет материю, ее движущие силы и все факторы движения, чтобы изобретения были мудры и нужны. Рассматривая факторы, я думаю о любви и думаю о вас. Я размышляю о ценности и нужности вашей личности в общей схеме жизни и нахожу, что вы и ценны и нужны нам.

Но история прогресса есть история сокращения напрасной траты рабочей силы. Мальчик, управляя двадцатью пятью вязальными машинами, изготовляет тысячу пар носков в день. Его бабушка трудилась тысячу дней для достижения того же результата. Напрасного труда больше нет, кружной путь обойден. То же и с любовью. Я не желаю быть ослепленным ее красотой, я хочу отвести ей ее настоящее место. Она является началом разрушительным и губительным, и это следует изменить. Так рыцарство и его романтизм исчезли, уступив место химику и инженеру — человеку, изобретшему порох, и другому, вырывшему окопы.