Николай Чуковский - О том, что видел: Воспоминания. Письма

Очень жду от тебя письма.

Маринка шлет вам привет.

Дети наши болели ангиной, но теперь оба здоровы. Квартиру нашу мы перестроили — выкроили из кухни новую комнату (без окна). Этот ремонт сил у нас отнял массу, но зато теперь хорошо.

Коля.

18 ноября 1938.

Пожалуйста, если тебе не трудно, узнай у Эйхлера, почему он не высылает мне договор на Вальтер Скотта, как было условлено.

Не говори в Детиздате, сколько перевела Марина и сколько я, а то они начнут зря придираться.

20 ноября 1938 г. Москва [525]

Милый Коля. Раньше всего о твоем переводе. Колорит передан очень хорошо, хотя, конечно, нет этой тревоги и загадочности, проникающей каждое слово. Словарь выдержан не всюду:

это Некрасов, а не Эдгар По. «Сестрёнка» — тоже тривиально и жанрово. Дико называть Психею, волочащую крылья по камням — сестрёнкой. Это все равно, что Прометея назвать: «братишечка».

В ритмическом отношении меня не удовлетворяет строка: «Бегущий со скал горы Леи». — Очень сбивчивый амфибрахий, получается «скалгоры» или «горылеи».

Возражаю я также против: «Разговор наш был грустный и серый», но не очень. Пожалуй, это может остаться, но все же здесь есть оттенок тривиальности: «у нас был серый разговор», «была такая серая скука» и проч. Вообще crisped and sere это изысканно, а «грустны и серы» — тривиально.

Больше всего мне понравились строфы:

«Еще плотен был мрак уходящий»,

«Я сказал горячей, чем Диана»,

«Я ответил: — Нас манит сиянье»

и

«Стал я сразу печальный и серый».

Эти строфы показывают в тебе силача и безупречного мастера. Я уверен, что перевод Бальмонта и в подметки твоему не годится.

Итак: перевод отличный, но над ним надо еще поработать.

Сообщаю тебе то, что знаю о твоих делах в Детиздате. «Хижина» получена. Через несколько дней я принимаюсь за ее редактуру. Редактор уже читал ее. Она ему страшно понравилась. Он говорит, что сокращения сделаны очень умело и что перевод превосходен (по общему впечатлению, если не вникать в детали).

Денег тебе не прислали потому, что денег нет. Детиздат, не выпускающий никакой продукции из-за отсутствия бумаги, ниоткуда не получает денег — и еле-еле платит жалованье. Через месяц положение изменится.

Отчего вылетели из Правления Слонимский и Лавренев [526]?

Я сижу по уши в Шевченко. Редактирую однотомник для Детиздата [527]. Мне очень хорошо перевели его вещи Исаковский, Твардовский, Благинина, Звягинцева. Хуже: Ушаков и М. Светлов. Еще хуже: Браун и Комиссарова. Но, в общем, работа очень интересная.

О маме ты уже знаешь. Она писала Марине подробно [528].

Эйхлер потому не отвечает тебе, что его нет в Москве. Он уехал за город писать статью о Шевченко, так как нас подвел проф. Белецкий [529]. Обещал сдать к 1-му ноября, и не сдал.

Генрих уехал — и пишет вовсю. Что из этого выйдет, не знаю. Скажу тебе по секрету, что он взялся кое-что переводить из Шевченко и, к моему изумлению, получился бред. Не то чтобы отдельные слова были поставлены ошибочно, а — нет ни ритмов, ни рифм, антилитературная белиберда. В этом что-то патологическое: ведь он по-своему любит поэзию и кажется понимающим, но я уверен, что Гулька перевел бы лучше. Целую Марину и внуков.

Теперь когда у Марины есть отдельная комната, не сомневаюсь, что она еще что-нибудь переведет — и что, в конце концов, из нее выйдет маститая переводчица, вроде Шишмаревой [530].

Твой.

24 ноября 1938 г. Ленинград

Милый папа.

Гулька научился немного читать и понял, что у каждой книги есть заглавие. Поэтому он стал сочинять сказки с заглавия… Вчера он мне рассказал сказку, которая называлась: «Поросята, Чуковский и мертвецы».

«Улялюм» я переделал по твоим указаниям. Нет больше ни горылеи, ни звонко, ни сестренки. Вот как теперь звучит наиболее исправленная строфа:

Перенеси эти исправления на свой экземпляр. Мой перевод далек от совершенства, но в сравнении с бальмонтовским [531]он гениален. У Бальмонта только по одной паре каждой рифмы, а целый ряд строк оставлен совсем без рифмы. Смысла же в его переводе доискаться невозможно.

Как «Хижина»? Ты уже над ней работаешь? А я томлюсь от безделья, потому что Детиздат не высылает мне договор на Вальтер Скотта. У нас был уговор: чуть я пришлю «Хижину», мне вышлют договор на Вальтер Скотта. Это подтвердили Домбровская, Эйхлер, Сысоев [532]и два Андреева [533]. «Хижину» я представил давно, день идет за днем, а договора нет. Позвони Андрееву-редактору. Поторопи его, узнай, в чем дело. М.б., они не высылают, потому что у них денег нет? Так деньги они вышлют потом, когда будут, сейчас мне не деньги нужны, а договор. Без договора я не могу приступить к работе, потому что у меня нет гарантии, что они потом не передумают.

Ты, верно, встречаешь А. Н. Тихонова. В Москве он мне обещал устроить перевод «Черной стрелы» Стивенсона для Гослитиздата. Недели две тому назад я послал ему на адрес Гослитиздата письмо, но он мне не ответил. Позвони ему, пожалуйста, и узнай, в чем дело.

Вообще, денежные мои дела очень неважны. «Ярославль», который, видимо, имеет некоторый успех, дал мне сущие гроши. Ремонт стоил около двух тысяч, я купил себе летнее пальто за две тысячи, Марине на днях покупаю зимнее пальто за две тысячи — все это вещи необходимые — да пять тысяч придется, очевидно, заплатить киевской кино-фабрике. В результате у меня не остается денег и на три месяца самой скромной жизни. Когда я был в Москве, Эйхлер обещал пустить мои «Фрегаты» и моих Томпсонов по Школьной серии [534]. Я написал ему об этом письмо, но он уже был в отпуску. Мое письмо попало к Прусакову [535], который написал мне, что делами Школьной серии ведает один Эйхлер и без Эйхлера никто мне ничего не может сказать. Ты переписываешься с Эйхлером по делам Шевченки. Спроси его в письме, удалось ли мои «Фрегаты» и мои переводы включить в Школьную серию.

Не сердись за поручения. Если тебе трудно или неудобно их выполнить, не выполняй, как-нибудь устроится. Между прочим, ты сам виноват, что поручил Эйхлеру переводить Шевченку. Ведь и так было ясно, что он с этим не справится. А теперь отнесись к нему снисходительно. Эйхлер — достойнейший человек, а ты редактор строгий и придирчивый, и мне его заранее жалко.

Ну, не сердись. Я очень скучаю по маме и по тебе. Как ваше здоровье? Как квартира? Как машина? Неужели никогда не настанет такое время, когда у вас с мамой будет квартира в Москве, и у нас с Мариной будет квартира в Москве, и мы будем ходить к вам в гости?