Георгий Адамович - «…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения»: Переписка Г.В. Адамовича с М.А. Алдановым (1944–1957)

«Русская мысль» изменила свое направление с правого на более демократическое вскоре после того, как С.А. Водов сменил В.А. Лазаревского на посту главного редактора газеты.

достойно (англ.).

между нами (фр.).

Вербов Сергей (Самуил) Федорович (1883–1976) — врач, мемуарист. После революции в эмиграции в Берлине, член Союза русских врачей; с 1930-х гг. в Париже, член Общества русских врачей имени Мечникова; автор книг «По Днепру через пороги» (1956) и «На врачебном посту в земстве» (1961). На последнюю книгу Адамович откликнулся рецензией: Адамович Г «На врачебном посту в земстве» // Русская мысль. 1961. 2 марта. № 1650. С. 6–7.

Неустановленное лицо.

Суварин Борис Константинович (наст. фам. Лифшиц; 1895–1984) — журналист, политический деятель, советолог. С 1906 г. жил с родителями во Франции, с 1919 г. один из секретарей III Интернационала в Париже, в 1930-е гг. издатель журналов «Critique sociale», «Est & Ouest», редактор газеты «Фигаро», автор работ по истории СССР и коммунистического движения, сотрудник французских и эмигрантских изданий, в том числе «Русской мысли», «Вестника РСХД», «Континента».

Вольский Николай Владиславович (1879–1964) — журналист, экономист, политический деятель. До революции сотрудник «Русского слова» и одновременно революционер-подпольщик, после революции редактор «Торгово-промышленной газеты»; в 1928 г. не вернулся из заграничной командировки, перейдя на положение невозвращенца, член правления Союза русских писателей и журналистов в Париже, сотрудник французских и эмигрантских изданий, в том числе «Последних новостей», «Современных записок», «Русских записок», после войны также «Нового журнала», «Нового русского слова», «Русской мысли».

Похоже, временный разрыв Г.П. Струве с «Русской мыслью» был вызван именно отказом опубликовать статью о книге Адамовича. Еще 12 сентября 1955 г. Г.П. Струве писал В.Ф. Маркову: «“Р<���усская> м<���ысль>” сейчас улучшается, и ее редактор Водов хочет повысить ее культурный уровень, просил меня найти соответствующих сотрудников (я сам обещал давать чаще свой “Дневник читателя”)» (Собрание Жоржа Шерона. Лос-Анджелес). Однако именно с осени 1955 г. сотрудничество Г.П. Струве с «Русской мыслью» прекращается, его следующие публикации в газете появились лишь пять лет спустя.

В книге на странице 53 идет описание кабинета Чехова, «украшением которого служили только две-три картины Левитана», а на странице 409 приводится цитата из воспоминаний Е.П. Карпова «Две последние встречи с А.П. Чеховым» (См.: Рампа и жизнь. 1914. № 24 и 25): «Антон Павлович радушно принял меня в уютном кабинете, со стен которого грустно смотрели чудные, полные глубокого настроения картины Левитана», сопровождаемая ремаркой: «Брехня. Не было ни одной картины. Был только пейзаж на стене над камином. (И. Б.)».

Г.В. Иванов опубликовал рецензию на книгу Адамовича «Одиночество и свобода» (Новый журнал. 1955. № 43. С. 296–297).

4 февраля 1956 г. в парижском зале Русского музыкального общества за границей состоялся вечер литературно-художественной группы «Числа», на котором Н.А. Оцуп выступил с докладом о персонализме под названием «Попытка обоснования нового литературного направления в свете французской и русской культуры».

Имеется в виду газетный отчет: «Литературно-художественный вечер “Чисел” собрал полный зал РМОЗа — явление редкое для подобных вечеров. Но самым интересным, знаменательным и почти небывалым явлением было присутствие многих молодых французов, учащихся русскому языку, вместе с их профессорами <���…> Это — вид нового франко-русского литературного сотрудничества, сотрудничества двух великих культур <���…> Литературно-художественные вечера “Персонализма” будут продолжаться регулярно на русском и французском языке» (Ф.Р. На вечере «Чисел» // Русская мысль. 1956. 11 февр. № 859. С. 4).

В письме А.А. Полякову от 11 февраля 1956 г. Адамович изложил ситуацию наиболее подробно: «На Рождестве, в Париже, я два раза виделся с Водовым, теперь единоличным редактором “Русской мысли”. Вы, вероятно, слышали о его желании перестроить газету на “демократический” лад. Он говорит, что при Зеелере и К страдал от их грубости (в частности, в инциденте с Буниным), черносотенства, но выполнял роли только технические. Теперь он — царь и хочет царствовать в духе Милюкова и “Посл<���едних> нов<���остей>”. Но у него — всяческие затруднения. Все “демократы”, к кому он обращался, — в частности, Алданов, — говорят: да, pourquoi pas, но пусть у Вас сначала появится такой-то, дабы сомнений в демократичности “Р<���усской> м<���ысли>” больше не было. А эти “такие-то”— Вишняк и др., даже Маклаков, — отвечают то же самое, и получается порочный круг. Водов очень обескуражен и не знает, что делать. Лично о моем сотрудничестве у меня были с ним разговоры уклончивые, и я тоже держался линии “porquoi pas?”, без чего-либо определенного. Вчера я от Водова получил письмо с просьбой ответить: да или нет? Вот об этом я у Вас и спрашиваю. Я знаю, что Вы человек страстный, а я “к добру и злу постыдно равнодушен” гораздо больше, чем вы. Кроме того, на старости лет я стал склонен к овечьей кротости и всепрощению. Ответьте мне, что Вы на моем месте сделали бы? Тактика: “пусть сначала другие” мне противна. Каждый должен решать за себя, не боясь всяких княгинь Марий Ал<���ексеев>н. Не сомневаюсь, что мои многие “друзья” воспользуются случаем позлословить и даже поклеветать. Мне это — все равно. Не скрою и того, что мне скорей хочется сказать “да”, п<���отому> что хотя есть “Н<���овое> р<���усское> слово”, но Париж это Париж, и все тут рядом, под боком, а не где-то за тридевять земель, как на другой планете.

Но вне всех этих соображений, как по-Вашему: да или нет? Я очень верю Вашему чутью, правда, с поправкой на страстность и нетерпимость. Совместить “Р<���усскую> м<���ысль>” с “Н<���овым> р<���усским> с<���ловом>”, по-видимому, можно, раз там пишет Терапиано и другие. Больше всех был бы возмущен, конечно, Ратнер, да и Могилевский, много раз предлагавшие мне вернуться к ним. Кстати, я ничуть не раскаиваюсь в своем участии в “Р<���усских> нов<���остях>” и продолжаю считать, что тогда это было правильно. М. б., только ушел я оттуда поздно, надо было бы раньше! Но дело было лично в Ступницком. Вы его очень недолюбливали, да и я в “П<���оследних> н<���овостях>” — скорей тоже. Он был несомненно глуп и “дубинист”, но это был верный человек, лояльный в дружбе и отношениях, как мало кто. Я это в нем очень оценил. И от последнего моего разговора с ним — в кафэ, когда я сказал ему, что ухожу, — у меня осталось воспоминание почти трагическое. Я не своему уходу лично, конечно, приписываю его растерянность, а тому, что он чувствовал, что он вообще остается в одиночестве (после меня сразу ушел Татаринов, Бахрах и др.). Ну, об этом так, мимоходом. Значит, вот: жду Вашего ответа и суждения. Надеюсь, что все, что я пишу Вам, — останется секретом. Но если Вы расскажете о содержании письма Андрею Седых и напишете, что думает он, — буду только благодарен. Больше — никому» (BAR. Coll. Poliakov).