Рэй Брэдбери - Мы – плотники незримого собора

Что бы могло прийти на смену войне? С тех пор как Каин убил Авеля, мы ищем, в какое бы созидательное русло раз и навсегда направить наше насилие, ищем такого сильного пьянящего мира, временами такого же утоляющего душу, как война.

Может, космос, наконец, станет мирной альтернативой Армагеддону?

Думаю, да.

Давайте найдем в этом веке истинного противника.

Давайте найдем такого противника, которого стоило бы атаковать, вступать с ним в битву, уничтожать.

Истинный противник человечества — не человечество.

Его истинный противник — необъятный космос, безжизненная Вселенная, незрячая пустота, запредельное кладбище, бесконечность — слепая, жестокая, бессловесная, безразличная.

Мы должны обуздать это неистовое чудище из минералов и световых лет.

Способен ли человек снова испытывать волнение? Сколько еще треволнений человеку припасено космосом! Желает ли человек, чтобы его сила и смелость прошли испытание на прочность? — космос подвергнет его испытаниям на рост и зрелость. Сомневается ли человек в своей мужественности? Пусть не сомневается — космос позаботится о ней! Желает ли человек сложить голову за правое дело? Космос и есть то правое дело, за которое погибнут многие люди, зато спасется род людской.

Вот воистину противник более внушительный, более неведомый, более страшный, чем кто-либо, когда-либо вошедший в анналы былых сражений. Вот уж действительно, на вершине Бобового ростка, на который нам предстоит вскарабкаться, нас поджидает злобный исполин.

Ибо наш враг повсюду — в бездне, не знающей тепла, и в великой зиме времен, готовой усыпить нас навечно. Все, что когда-либо жило, все, что когда-либо любило, противостоит нам.

Итак, великая и самая желанная война, достойная объявления и того, чтобы в ней сражались, все еще впереди. Мы облачаемся в ракетную броню, дабы противостоять тупому холоду и невежеству звезд, которые еще следует воспитать в нашем духе.

И когда наши пасторы и священники возводят глаза к небесам, то же самое должны делать те, кто занимаются планированием и осуществлением войны.

Теперь и Папа Римский, и армейский генерал, и разработчик национальной идеи стоят здесь на общих позициях или, точнее, в зыбком, звездном, но общем пространстве.

Мы до конца отстаивали национальную идею, и это понятно, ведь она должна сильнее отражать этот новый образ и миролюбивый милитаризм, призванный убежденно и осознанно оберегать нас, ведя справедливую борьбу в космосе против самой сущности уничтожения. Мы — дети Божьи, которых воители в ракетах должны защищать. А мировые религии должны помочь нам вознестись ввысь из нашего питомника — Земли.

Итак, цикл запущен.

То, что сейчас является национальной идеей, превращается в международную идею. Международное приобретает планетарный масштаб, а то, что было планетарным — становится межпланетным и, наконец, пройдя по нескончаемому туннелю вечности, межзвездным.

Конечно, на этой земле проблемы расы, цвета кожи, перенаселения, болезней, голода и противоборств еще не разрешены. Они ждут своего часа. И они будут решены, но, опять-таки, с какой целью? Сейчас не рано ставить такие вопросы и приступать к поискам многообразия ответов.

Если наша цель — достижение бессмертия, если Бог пожелает, чтобы мы вечно жили в туманности «Угольный мешок» и за ее пределами, тогда наша национальная идея — действительно международная, и даже более того. Наша цель в этом мире — единая раса людей.

Итак, когда мы смотрим на небо, наш разум должен научить нас передвигаться в радиоактивной пустоте. Наша одержимость должна приучить нас к непрерывному движению. Ведь если мы споткнемся, оступимся, застопоримся, то окажемся ничуть не лучше щелочной пыли и бестолковых соленых морей, приводимых в движение лишь гравитационным притяжением безжизненных лун.

Но мы вышли из колыбели, отправились на Луну, дотянулись до Марса и дактилоскопировали его. А тем, кто твердит, глядя на снимки с телескопов, что «на Марсе пусто и нет никакой жизни», мы кричим в ответ:

— На Марсе есть жизнь, и это мы сами!

Марсиане — это мы.

Мы преподносим себе в подарок — самих себя.

Мы — больше, чем вода; мы — больше, чем земля; мы — больше, чем солнце. Мы — Жизненная Сила, сама дающая себе причину существовать.

Итак, продумайте, какой должна быть грядущая сотня лет Америки.

Итак, продумайте, каким должно быть грядущее тысячелетие человека на земле. Итак, продумайте, какими должны быть грядущие десять тысяч лет человека в космосе. Итак, продумайте, какими должны быть грядущие десять миллионов лет, миллиард лет.

Таково веление жизни.

Мы слышим.

И все как один повинуемся.

По сценарию Герберта Уэллса к фильму «Облик грядущего» в большом зеркале телескопа отцы двух астронавтов следят за огоньком летящей к Луне ракеты и один из них говорит:

— Боже мой, неужели никогда не наступит эпоха счастья? Неужели никогда не воцарится покой?

На что второй отвечает:

— Покой — для индивидуумов. Избыток покоя, к тому же раньше времени, называется смертью. Но Человечеству не дано ни покоя, ни конца и краю. Человек должен завоевывать без передышки — сперва нашу маленькую планету, ее норов и нрав, законы мышления и материи, которые сковывают его. Затем — соседние планеты и, наконец, сквозь бесконечность — звезды. И когда он завоюет все глубины космоса и постигнет все тайны времени, то все равно он останется стоять у истоков.

Он показывает на Вселенную.

— Вот эта… или та. Вся Вселенная… или ничто. Какая именно?

Двое собеседников уходят в тень. Остаются звезды. Звучит музыка.

— Какая именно? — откликается миллиард голосов.

Выбирать нам. Если наш выбор будет неправильным, мы останемся на земле и навсегда похороним себя в Стоунхендже. Если наш выбор будет правильным, мы отвернемся от могильного удушья, от заплесневения наших блестящих и бесподобных замыслов, от смерти человека-младенца и отправимся, чтобы воскреснуть среди звезд.

Как это делается?

Наш величайший театр:

Мыс Кеннеди. Блок Сборки Аппарата.

Место, где величайшие актеры своей игрою могли бы поражать воображенье и властвовать над умами. И все же…

Что мы видим вокруг, кроме угловатой пантомимы, бездарных актеров и ущербных спектаклей?

Карлики и лилипуты плодятся и размножаются.

Скучные мотели двадцатилетней давности так и остались мотелями. Ближайшие приличные номера водятся лишь в часе езды, возле Диснейленда.

А Музей Космоса, что в нескольких милях от пусковых башен — это же какой-то детский лепет карапуза, который путается под ногами гигантов. Театр напоминает помесь холла для игры в бинго с деревенским тайным обществом и клубом светских львов.