Александр Рекемчук - Мамонты

Согласно протоколу, он первым появился в тамбуре вагона и, прежде чем взяться за поручень, только что протертый от гари и пыли влажной тряпочкой, ласково поблагодарил проводницу за чай-сахар.

У вагона толпилась стайка школяров в пионерских галстуках. В руках одной из девочек был пышный букет майских тюльпанов. За ними маячили озабоченные лица учителей, которые более всего боялись обознаться.

Они смотрели сквозь него, будто бы он прозрачный.

Я же, хоронясь за его спиной, радовался тому, что они прибыли на вокзальный перрон без горнов, без барабанов, а то, ко всему прочему, тут было бы звону.

К счастью, он быстро сообразил, что встречают не его, оглянулся, потеснился, пропустил меня вперед и, сверх того, подарил мне настолько ласковую улыбку, что я понял: теперь мне каюк…

Однако к вагону уже подгребала целая команда осанистых мужиков в добротных костюмах, при галстуках, а у некоторых — в том был особый шик и смысл — ворот рубах был стянут шнурками с бомбошками, а ниже, во всю грудь, во всё пузо, красовался вышитый пестрый орнамент.

Ихний букет, я сразу эта заметил, был куда богаче, нежели школьные тюльпаны, предназначенные мне.

Георгия Мокеевича Маркова заключили в объятия, наградили смачными поцелуями, он сразу же отмяк, почувствовал себя в привычной обстановке и, как я мог надеяться, забыл обо мне.

Взяв под белы руки, его повели к обкомовскому членовозу.

А нас на вокзальной площади ждали автобусы.

Мы договорились с посланцами школы № 1 имени Ленина о том, что я там буду в четверг.

Караван автобусов, предводительствуемый милицейской «Волгой» с мигалками и сиреной, понесся по улице Свердлова, бывшей Екатеринославской.

Я посадил Луизу к окошку, чтобы ей было удобней смотреть, а сам примостился сбоку, объяснять — что и где в этом распрекрасном городе моего детства.

Тух, однако, я вспомнил, что несколько лет назад — в семьдесят четвертом, и тоже весной, — мы уже приезжали с нею в Харьков. Мне нужно было освежить в памяти адреса домов, где я жил когда-то, лики улиц, по которым так любил слоняться. Но более всего я хотел дать душе ту полноту ностальгических чувств, без которых нельзя написать книгу о прошлом.

И тогда, в тот приезд, я торопился показать Луизе места, так или иначе связанные с событиями моего детства. О, это были громкие события, отнюдь не предназначенные для детского чтения! Я показывал жене места действия и, волнуясь, объяснял, что и как тут было, чем закончилось, и что было после того, как всё закончилось…

Но тогда я рассказывал ей обо всем так подробно и так дотошно, что было бы странным сейчас повторять это сызнова. Может быть, ей это уже не покажется интересным.

Я не хотел повторяться.

Но и не мог, пребывая в возбуждении, всегда свойственном человеку при встрече со своим прошлым, оставаться безмолвным, безгласным, немым.

Я повел свой рассказ не вслух, а мысленно, как бы для самого себя.

Смотри, смотри!.. — говорил я самому себе. — Это Благовещенский собор — какая Византия, не правда ли?.. А рядом с ним — Благбаз, то есть базар у Благовещенского собора. И в этом сокращении — весь Харьков. Смешно? Нет, никто не смеется…

А вон там — Университетская горка. Сейчас будет мост через реку Лопань. Тут, на Лопаньской стрелке, стояла гостиница «Спартак». Это была не простая гостиница, а нечто подобное мадридскому отелю «Флорида», который Эрнест Хемингуэй описал в «Пятой колонне». Помнишь? То ли общежитие профессиональных революционеров, то ли их боевой штаб… И я не только видел в детстве эту гостиницу и ее обитателей. Я жил в ней, жил среди них, жил целый год!..

А в войну гостиницу «Спартак» взорвали, видишь, до сих пор — пустое место… Кто взорвал? Гм, в Харькове не принято задавать подобные вопросы. Потому что полгорода, уходя, взорвали сами, чтоб не досталось врагу, а остальное взорвали немцы… Едем дальше.

Автобус вырулил на площадь Розы Люксембург. Справа было огромное здание, которое, в бытность мою харьковчанином, называлось Дворцом Труда, не знаю, как теперь. А напротив него высились мрачные дома с угловыми башнями, подобные средневековым крепостям. Но я знал, что это никакие не крепости, а гостиницы «Интуриста». В одной из них служила моя мама, и там я тоже бывал не раз, бегал по коридорам… Ладно хоть эти здания стоят на прежнем месте.

Но за следующим поворотом сердце мое горестно сжалось.

Нету!.. Хотя я и знал, что его давно нету, но почему-то еще надеялся, что, может быть, мне лишь показалось, что нету, а оно есть. Но его не было…

Представляешь, — говорил я самому себе, — это было прекрасное, белоснежное, лебединой красоты здание. Белый мрамор и снаружи, и внутри. Бывшее Дворянское собрание, построенное в честь победы над Наполеоном. А в советские времена, когда Харьков еще был столицей, здесь размещался Всеукраинский исполком. Когда же столица переехала в Киев, что было делать с таким распрекрасным дворцом? Его отдали детям. Шесть белоснежных колонн увенчали фигурами шести пионеров, трубящих в горны…

Я чуть ли не каждый день бывал в этом дворце. Занимался в авиамодельном кружке, а еще в литературном. А еще в белоколонном зале этого дворца целый день, с утра до вечера, крутили фильмы — «Остров сокровищ», «Новый Гулливер», «Дума про казака Голоту» — и я по сто раз смотрел каждую из этих картин… Деньги? Какие деньги? Нам тут целый день бесплатно крутили кино…

Где же он, этот Дворец пионеров? Его нет, его взорвали… Кто взорвал? Но в Харькове не принято задавать подобные вопросы.

Так. Сквер на Театральной площади. В одном конце сквера стоит бронзовый Гоголь, в другом — бронзовый Пушкин. Они отвернулись друг от друга, будто рассорившись насмерть. Сейчас им крикнут «Сходитесь!», и они повернутся, вскинут пистолеты…

За сквером — здание Госбанка, построенное академиком Бекетовым.

«Смотри, это — академик Бекетов… — шептала мне мама, показывая седобородого старичка, который каждый день, в одно и то же время, степенно шествовал с шишковатой тростью по улице Дарвина, по бывшей Садово-Куликовской, где мы жили некоторое время. — Это архитектор Бекетов, — объясняла мне мама. — Он построил весь Харьков…»

Да, я уже знал, и весь Харьков знал, что этот старичок построил и громадное банковское здание на Театральной площади, и Сельскохозяйственный институт на улице Артема, и Дом ученых на Совнаркомовской, и библиотеку на улице Короленко, и школу на улице Дарвина, в которой я учился, весь центр, весь город…

Я даже предполагал, что он каждый день, с самого утречка, берет в руки, для порядка, шишковатую трость и отправляется в обход харьковских улиц, где стоят построенные им дома. Все ли они на месте? В должном ли виде? А то, неровен час, оставишь их без присмотра, и они исчезнут, будто их никогда и не было…