Александр Рекемчук - Мамонты

Некоторым от природы дана способность „видеть“, чувствовать то, что записано на матрицу „памяти Вселенной“, другим и — таких большинство — эта возможность представляется лишь в экстремальной ситуации… Разумеется, это гипотеза, однако без гипотез нет науки».

Я млею от подобных формул: «…отсутствие бытия, Ничто, потенциально насыщенное всем». Еще: «…Там нет прошлого или будущего, секунды или вечности. Там всё едино». Ведь этим-то я и занимаюсь.

Мне скажут: дед, не выламывайся, не гони пургу! И я соглашусь покорно, как всю жизнь соглашался с окриками, ставящими меня на место. Ишь, раздухарился…

Но, на всякий случай, позволю себе еще несколько замечаний, касающихся уже не чьей либо, а моей законной профессии.

Во всех эпизодах этой книги я ищу момент своего личного присутствия , как некой гарантии правды , что диктуется самой природой исповедального жанра.

Теперь же — в тех случаях, когда я не могу лично присутствовать при случившемся событии, находясь в отдалении, либо в неведении, либо, вообще, не родившись еще на свет, — мое вынужденное отсутствие будет возмещено стократ присутствием моей сестры.

Теперь он был чернорабочим.

Штабс-капитан Русской армии, кавалер семи боевых орденов; обладатель университетского диплома; редактор независимой газеты, вгонявшей в панику Бухарест; человек, изъясняющийся на четырех европейских языках…

И вот он ходит чумазый, в замасленной робе, выполняя ту работу, о которой восвоясях говорят: круглое катаем, плоское тягаем.

Правда, кто-то мог бы напомнить ему, что сам он не бог весть какого барского рода.

И еще ему могли бы подсказать, что тысячи эмигрантов из России оказались тут в столь же незавидном положении. Светлейший князь Владимир Дмитриевич Голицын устроился работать шофером такси, катает по Парижу на «роллс-ройсе» заокеанских толстосумов. Таким же извозом промышляет и бывший офицер Гайто Газданов, а ведь он еще и писатель. Бедствует на чужбине поэт Владислав Ходасевич, его жена Нина Берберова нанизывает для продажи бусы на нитку, словно четки злосчастных дней…

Но кого и когда могли примирить с жизнью такие сравнения, подобные резоны?

Бытие определяет сознание. А сознание напоминает, что пролетариату нечего терять, кроме своих цепей… Как сказал Карл Маркс.

В служебной автобиографии Рекемчука, написанной им в 1930 году, есть строки, предопределившие судьбу.

«…В Париже с декабря 1924 г. по конец марта 1925 г. работал в качестве чернорабочего на вагоностроительном заводе в Сен-Дени.

Находившаяся в то время в Париже молодежь группировалась вокруг советского Консульства и Полпредства, получая моральную поддержку — и организовав несколько обществ. Я был очень близок к этим кружкам, вернее, молодежь любила у меня собираться, делиться новостями о Бессарабии и проч. Я знал, что многие из моих приятелей бывают в сов. консульстве и что там их хорошо принимают. К концу марта я и сам решил отправиться в консульство, думая переговорить с секретарем консульства о материалах, относящихся к Татарбунарам, и, если можно, переслать их для напечатания в газетах СССР…»

Напомню, что он эмигрировал, спасаясь от румынской Сигуранцы, от ареста, от суда за публикацию статей о Татарбунарском восстании в газете «Новая жизнь», которую редактировал в Аккермане.

Привлеку внимание читателя и к оброненной походя фразе: «…молодежь любила у меня собираться, делиться новостями о Бессарабии и проч.»

Насколько же многолюдны были эти собрания, если учесть, что в каморке зачуханной гостинички на окраине Парижа, где он жил, был всего лишь один стул? Еще одна кровать, еще один стол. Зато очень много клопов. И стервозная хозяйка, бдительно следившая за каждым сюда входящим…

Некто съехидничает: о, как щедра деталировка у автора! Выдумал? Представил себе во всех подробностях? Нет. Ни слова выдумки.

Именно таким предстало убогое жилище новоиспеченного парижанина взорам его жены Анны и дочери Тамары, когда они приехали сюда из тихого Аккермана, из богатого дома Христофора Чинарова на Дороге Траяна.

«…В течение многих дней поезд шел вдоль реки Дунай, пересекал массивные заснеженные горы, прибывал на большие станции, где были вывески сначала на венгерском, затем на немецком и, наконец, на французском. Мама сказала, что мы уже во Франции и скоро будем в Париже. К тому же у нас кончалась еда, а хлеб, который у нас был с собой, зачерствел настолько, что его было трудно глотать…»

Это — из ее опубликованных воспоминаний. Мое внимание привлекла еще такая подробность: в багаже был чемодан, полный фарфоровой посуды — Анна Чинарова везла с собою к новому месту жительства тарелки, чашки, вазочки, которые были подарены молодоженам ко дню свадьбы. И память хотелось сохранить, и в хозяйстве сгодится…

Я вспомнил сочиненный ради озорства эпизод из первой части этой книги, где мой дед Андрей Кириллович вместе со всем своим выводком покидает Харьков на веренице извозчичьих экипажей — гони, гони, через Полтаву, через Черкассы, до самого Парижа! — а следом за этой кавалькадой движутся еще две подводы с дареным гарднеровским сервизом… Вспомнил и подивился тому, сколь близок оказался нафантазированный бурлеск другой, невыдуманной, житейской истории.

Холодным ноябрьским утром отец встречал их на Восточном вокзале. Они увидели его через вагонное окошко на перроне. Он выглядел сильно похудевшим, вспоминает Тамара, был одет в синий плащ с черным беретом, как все французы.

Подхватив чемоданы, повел их к поезду метрополитена, довез до станции Port de Clignancourt , что на северной окраине Парижа.

Хозяйка гостинички караулила их появление в конторке первого этажа. Сказала: «Большая девочка!» (Тамаре было шесть лет). И это не звучало приветствием или комплиментом, а было уличением во лжи. Ведь русский постоялец уверял, что к нему приедет жена с маленькой девочкой. Теперь она разгадала эту уловку: чтобы платить поменьше.

Поднялись на четвертый этаж. Тут им и открылись хоромы, в которых предстояло жить. Клетушка с единственной кроватью, одним стулом и столиком со спиртовой плиткой для приготовления пищи. Таз для мытья ног. «А как же лицо?» — спросила Тамара. Отец показал ей закуток в конце коридора, там был кран с холодной водой, раковина. И еще — дырка в полу, две подставки для ног.

Покуда Анна Чинарова размышляла, где же ей расставить привезенные фарфоровые вазочки, дверь распахнулась и в комнату ворвалась всё та же разгневанная хозяйка.

Она кричала, что за жилье уже несколько недель не плачено (все заработанные деньги отец отослал семье на переезд), что девочка слишком большая, для нее в комнате нет отдельной кровати, а если они вздумают улечься в постель втроем, то она тотчас вызовет полицию…