Александр Рекемчук - Мамонты

В эти минуты я, тоже сын своего отца, вдруг чувствую, как праведная решимость заполняет мое сердце, а уста беззвучно повторяют однажды услышанные слова, крик души русского интеллигента: « Пусть мне дадут револьвер! »

Дородная секретарша, всем своим видом как бы заверявшая посетителей в том, что нет, она не балерина, а лишь олицетворение солидной фирмы, — провела Анну Чинарову и ее дочь Тамару в класс, усадила на стулья в уголке. Пусть всё видят своими глазами, прежде чем расстегивать кошелек.

В ту пору в Париже были три школы, возглавленные знаменитыми русскими балеринами.

Да и питомцы этих школ в большинстве своем носили русские имена и фамилии, подчас весьма знатные. Они представляли собою первое поколение русской эмиграции, появившееся на свет уже вдали от России, в изгнании, в бегах.

Одну из этих студий вела Матильда Кшесинская, легенда Мариинского театра. По слухам, которые мало кто ставил под сомнение, она была любовницей последнего русского императора Николая Второго. Хозяйка знаменитого особняка на Кронверкском проспекте в Петрограде, она судилась с самим Лениным, когда большевики приспособили этот особняк под свой революционный штаб… Уже в эмиграции балерина вышла замуж за великого князя Андрея Владимировича Романова, удержав таким образом планку на державной высоте. Своих учеников и учениц Матильда Кшесинская набирала, в основном, из аристократических семейств, что, соответственно, и стоило больших денег.

Любовь Егорова тоже танцевала прежде в Мариинке, а эмигрировав в Париж, основала студию, в которой охотно стажировались танцовщики Гранд Опера: считалось, что Егорова не только умело совершенствует мастерство уже состоявшихся артистов, но и выявляет, как бы открывает наново их творческую индивидуальность.

Мужем Егоровой был князь Николай Трубецкой, бывший сенатор, военный историк.

Учение в ее студии тоже стоило немалых денег.

Более доступной и демократичной считалась балетная школа Ольги Преображенской.

Между тем, Ольга Осиповна тоже в свое время была дивой Мариинки, а в эмиграции, прежде чем обосноваться в Париже, танцевала и преподавала в Милане, Лондоне, Буэнос-Айресе. У нее тоже был поклонник царских кровей, обожавший ее всю жизнь.

Демократизм Преображенской выражался еще и в том, что ее скромное жилище, как рассказывали, стало приютом для бездомных птиц со сломанными крыльями и лапками, которых она выхаживала. Они свободно летали по комнатам, усаживались на головы и плечи посетителей, громким и радостным щебетом встречали свою благодетельницу и хозяйку…

Ивот в студийный класс входит Ольга Осиповна Преображенская.

Характерно первое впечатление, произведенное этим появлением на Тамару.

«… вошла маленькая женщина, ростом с меня, хотя мне было девять лет».

Действительно, знаменитая балерина была настолько миниатюрна, что это дало основание авторам энциклопедии «Русский балет», недавно вышедшей в Москве, утверждать, что «…Неблагоприятную внешность и слабое здоровье П. компенсировала упорным трудом».

На редком снимке, хранящемся у Тамары Чинаровой, Ольга Преображенская запечатлена рядом с известным русским балетным антрепренером Борованским: они стоят на вокзальной платформе, у вагона поезда, и головка балерины едва достает плеча своего попутчика… Но как же одухотворена и прелестна эта головка!

Ученицы-француженки, для которых фамилия наставницы — m-le Preobrajenskaja — была чересчур громоздкой, приспособились называть ее, между собой, именем коротким и звучным: Preo .

Это прозвище очень понравилось русским девочкам, и они с ликованием подхватили его: Прео, Прео!.. — за глаза, конечно.

Тот первый урок, который Тамара наблюдала в качестве зрительницы, произвел на нее неизгладимое впечатление.

Вытянутые в струнку ноги ровесниц, порхающие детские руки, вскинутые подбородки, увлеченные глаза…

Она живо представляла себя в каждой из них.

Это ощущение крепло тем более, что наставница звала своих учениц по имени — произносила их имена то поощрительным тоном, хваля, то резко, выкриком, делая строгие замечания.

И Тамара с детским изумлением замечала, что ее имя, обращенное вовсе не к ней, звучало чаще других.

— Тамара, хорошо!.. Тамара, убери хвост… Тамара, очень плохо, никуда не годится.

Этим именем она называла и темноволосую, смуглолицую, черноглазую девочку, движения которой были изящны, отточены и, вместе с тем, полны какого-то недетского внутреннего драматизма; и прелестную светловолосую юницу, как бы олицетворяющую воздушность танца; и еще одну маленькую балерину… Все они были Тамарами.

— Тамара Туманова, фуэте!.. — приказала Ольга Осиповна, может быть не без умысла, желая поразить гостей, присутствующих в ее классе, тем, сколь далеко продвинуто умение ее учениц, сколь несомненен их природный талант.

Черноволосая смуглая Тамара — именно она была Тумановой, — двинулась по кругу, торопя вращение тела взмахами сильной ноги.

«Раз, два, три, четыре… шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…» — считала в уме Тамара.

И взгляд преподавательницы не скрывал любования.

Закончив урок, маленькие балерины выстроились в цепочку, затылок в затылок, чтобы поблагодарить свою наставницу: некоторые целовали ее в щеку, другие пожимали руку, третьи приседали в книксене.

Теперь настал черед для Тамары Чинаровой.

Подоспевшая секретарша объяснила, что это — новенькая.

Прео пытливо заглянула ей в глаза. Потом подняла юбку девочки, взглянула на ее колени, сказала:

— Придется выпрямлять.

Повернула, оценила линию.

— Спина прямая, это хорошо.

Спросила:

— Почему ты хочешь учиться?

— Потому что я хочу танцевать. Больше всего в жизни!

Наставница улыбнулась, кивнула. Обратилась к матери девочки:

— Ваша дочь — француженка?

— Нет… — смутилась Анна.

— Почему же она отвечает мне по-французски? Вы не развиваете ее русский? Напрасно. Это очень красивый язык, она не должна пренебрегать им…

И еще одно обстоятельство давнего разговора на всю жизнь отпечаталось в памяти Тамары.

— Для нее очень важно заниматься музыкой, — продолжила свои наставления Ольга Осиповна. — Она играет на каком-нибудь инструменте?

— Да, — сказала мама.

(«… Да, соврала мама» — уточнено в тексте воспоминаний).

— Прекрасно. На каком же?

— На скрипке.

(Девочка обомлела: она никогда в жизни даже не прикасалась к этому инструменту. «Одна ложь вела к другой», — прокомментирует она этот разговор впоследствии).

— На скрипке играть очень трудно, — сочувственно отозвалась Прео. — Я бы порекомендовала фортепьяно!