Виктор Ардов - Этюды к портретам

Например, никогда не была в Художественном. Но у нас дома был альбом, посвященный очередному юбилею МХАТа. Ахматова полистала его, посмотрела фотоиллюстрации и сказала свой приговор, так сказать, заочно:

— Ну, так… Теперь я вам скажу: все, что относится к современности, они умеют делать хорошо, а исторические пьесы у них не удаются. Особенно плох у них должен быть Шекспир.

На мой взгляд, это удивительно верно!

Анна Андреевна всегда проявляла интерес к архитектуре.

Однажды она заметила, что Лев Толстой был равнодушен к красоте зданий. Он знал только одно: старое или новое здание — то, в котором живут персонажи его произведений.

В 1937 году мы шли с ней по Фонтанке, я провожал ее домой, в Шереметевский дворец. Она спросила меня:

— На вас действует ленинградский пейзаж?

Я ответил восторженно.

Ахматова вздохнула и промолвила:

— А я уже привыкла, к сожалению…

Анну Андреевну сильно сердили бессмысленные колоннады и портики, возводившиеся у нас в сороковых годах. Но подлинную старину она любила.

Каждый год в Москве непременно ездила поглядеть на церковь Вознесения в Коломенском.

Она умела ценить современную архитектуру.

Замечательный дом, построенный по проекту Ле Корбюзье в Москве на улице Кирова, ей очень нравился.

Мне запомнился афоризм, который как-то произнесла Анна Андреевна:

— Архитектура в каждой эпохе бывает своя, и ничего переделать в этом нельзя: если уж выдалась плохая архитектура, так она и будет плохой до самой смены эпох.

Ее суждений о людях, событиях, о нравах — жизненных и литературных — были бескомпромиссны.

Иной раз Анна Андреевна произносила свое суждение: — Это против добрых нравов литературы. И переубедить ее, уговорить, что дело обстоит не так, было невозможно.

Конечно, всегда права была Ахматова, а не ее не слишком щепетильные оппоненты.

До войны, живя в Фонтанном доме, Анна Андреевна много возилась с соседскими мальчиками Вовой и Валей Смирновыми (Вале посвящено ее замечательное стихотворение «Постучись кулачком — я открою…»).

Мать этих детей, простая женщина, наивно похвалялась перед другими соседями:

— Нянька у меня — мировая!

(Это мне поведала сама Анна Андреевна.)

В 1940 году в Доме творчества в Голицыне я познакомился с Мариной Ивановной Цветаевой. Она жила там, ибо не имела пристанища в Москве: незадолго до этого Марина Ивановна вернулась из эмиграции, и дела ее были не устроены.

Узнав от меня, что Анна Андреевна поселилась у нас на Ордынке, Цветаева пожелала навестить Ахматову, с которой она никогда не встречалась. Я спросил разрешения Анны Андреевны. Та согласилась.

И вот в один из дней Марина Ивановна позвонила нам по телефону. Анна Андреевна попросила ее приехать. Но она так сбивчиво поясняла, куда надо прибыть, что Цветаева спросила:

— А нет ли подле вас непоэта, чтобы он мне растолковал, как к вам надо добираться?

Этим «непоэтом» был я. Мне удалось внятно изложить адрес, Марина Ивановна вскоре появилась в нашем доме. Я открыл дверь, принял участие в первых фразах. А затем удалился, не желая оказаться нескромным.

Я и в тот момент понимал, что лишаю историю русской литературы многого, отказавшись присутствовать при такой встрече. Думаю, меня поймут…

Анна Андреевнанеобыкновенно высоко ценила даровй*мне Д. Д. Шостаковича. Мне известно, что на одной из своих книг, подаренных ему, она начертала: «Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу, в чью эпоху я живу на земле».

И вот однажды ей надо было поговорить с Шостаковичем по какому-то делу, в котором он мог помочь, ибо был депутатом Верховного Совета.

Словом, Анна Андреевна попросила его приехать к нам. И утром перед приездом Дмитрия Дмитриевича она заметила:

— Все это хорошо, но я не знаю, о чем надо говорить с Шостаковичем?..

Как выяснилось уже на следующий день после визита, Дмитрий Дмитриевич (не зная, разумеется, о словах Анны Андреевны) своим домашним, собираясь на Ордынку, сказал:

— О чем же я буду говорить с Ахматовой?

А говорили они превосходно… Я как сейчас вижу Шостаковича, сидящего за круглым обеденным столом в вежливой позе… Сам-то я скоро покинул комнату, чтобы не быть лишним…

Летом 1954 года я завел небольшую тетрадку, куда стал заносить заметки об Анне Андреевне, ее слова и наши разговоры с ней. К сожалению, меня, что называется, ненадолго хватило, и я вскоре забросил свой дневничок…

Вот некоторые из тогдашних моих записей.

8. VII.54. Сегодня днем Анна Андреевна рассказала, что, когда вышел сборник ее стихов «Подорожник», эта книжечка попала в руки некоей поэтессы Изабеллы Гриневской (по определению А. А. — сверстница Щепкиной-Куперник, все ясно). Гриневская пришла от «Подорожника» в такую ярость, что топтала книгу ногами и кричала:

— Такие стихи могла написать только прачка!..

О Блоке говорит подчеркнуто уважительно, но не любит его (как соперника акмеистов, в частности Гумилева). В жизни встречалась с ним мало и отчужденно. Очень сердится, когда разные пошляки ей приписывают роман с Блоком…

Но очень обижается на А. Н. Толстого за то, что он попытался вывести поэта в образе Бессонова («Хождение по мукам»). Считает это сведением счетов и непохожим пасквилем. Говорит: вот Достоевский сделал же убедительную карикатуру на Тургенева в «Бесах». А этот не сумел.

Вообще считает, что начало «Хождения по мукам» недостоверно. Толстой описывает Москву и сестер Крандиевских (москвичек), на одной из которых он и женился (Нат. Васильевна Толстая-Крандиевская), а делает вид, что это — в Петербурге. А сам и люди и все другое. Доказывает подробно и убедительно эту концепцию.

А способность у Ахматовой проникать в глубь литературных произведений такова:

Маргарита Алигер лет 6 тому назад пришла к нам и прочитала Анне Андреевне новую свою поэму о любви к покойному мужу (композитор Валентин Макаров, убит на войне). Читка шла с глазу на глаз.

Анна Андреевна сказала так: в этой поэме тот недостаток, что посвящена она и толкуете вы об убитом муже, а думаете о другом человеке и любите сейчас этого другого.

Алигер была поражена и признала, что это — правда.

Очень деликатна. Готова хвалить еду, платье, внешность, — словом, что угодно, лишь бы не обидеть кого-нибудь.

Но в оценке стихов беспощадно искренна. Тут никогда не лукавит и, преодолевая свою деликатность, говорит прямо:

— Мне не нравится.

— Рифма — крылья при собственных стихах и груз при переводе. Она заставляет часто выбрасывать из подлинника и добавлять что-то от себя. И получается ерш из меня и переводимого автора.

Очень уважительно отзывается о Федоре Сологубе. Рассказывала, что он устраивал вечера в пользу революционных партий. На этих вечерах бывали банкиры и другие богачи, платили сотни рублей за билеты. Сама Анна Андреевна читала на подобном вечере.