Виктор Ардов - Этюды к портретам

Думается, исследователи творческого наследия великого поэта должны бы точно установить, какие именно темы для рисунков, какие подписи в сатирических журналах принадлежат В. В. Маяковскому. Сейчас это еще возможно сделать, потому что живы многие сотрудники тех изданий: вероятно, можно будет найти и издательскую отчетность тех лет, и по гонорарным ведомостям установить многое и т. п. Конечно же такие творческие высказывания поэта, как сюжет для сатирического рисунка, обогатят его собрания сочинений и покажут нам Маяковского с новой стороны.

Помню еще, как приходил Маяковский в редакцию журнала «Чудак» в 1929 году и в начале 1930 года. Сюда поэт приносил уже не темы, а стихи. На темных совещаниях мы его не видали. Но значительное количество стихотворений Маяковского впервые были опубликованы в «Чудаке».

И здесь, как и в «Красном перце», Маяковский охотно проводил время в общении с сотрудниками редакции. Живо запомнилась мне одна острота Маяковского, сказанная им при обсуждении неких стишков, написанных кем-то для «Чудака». Не забудьте, что это было время борьбы с кулачеством. И кулаки действовали тогда своими обрезами. Стихотворение нашего сотрудника начиналось так:

На обрезе кулака

Мушка очень велика…

Кто-то с недоумением заметил, что на обрезах не быва етмушек, ибо обрезом называют ружье, значительная часть стволау которого обрезана. Следовательно, срезанной окажется и мушка. И тогда Маяковский произнес с ирониче скойулыбкою:

— Наверное, второпях срезали с другой стороны.

До сих пор слышу хохот, которым мы ответили на эту мастерскую шутку.

А вот еще случай, который показывает меру популярности В. В. Маяковского в последний год его жизни.

В редакции «Чудака» заведовал литературным отделом писатель Борис Михайлович Левин. У Левина было много друзей вне литературных кругов. То были его соратники по гражданской войне, товарищи по университету и т. д. Однажды к Левину заглянул в редакцию такой приятель- провинциал. И Борис Михайлович знакомил своего гостя со многими видными художниками и литераторами. Провинциал испытывал явное удовольствие от того, что общается со столичными знаменитостями.

И тут вот пришел Маяковский. Знакомство с ним привело в восторг левинского гостя. Затем Маяковский покинул редакцию. Но вскоре появился еще один писатель — довольно известный. Левин представил своего друга и этому писателю. Назвал он и фамилию данного писателя. Но гость наивно признался, что он не слышал такого имени. Вот Маяковский — это другое дело.

Задетый за живое, новоприбывший писатель стал выяснять, что из произведений Маяковского известно этому человеку? Гость Левина со смущением признался, что мало знаком с творчеством поэта. И затем оказалось, что книги и пьесы писателя, который его допрашивал теперь, он знает и одобряет.

— Как же так? — заключил обиженный писатель. — Произведений Маяковского вы не читали и не слыхали, но о существовании самого Маяковского знаете отлично. И даже интересуетесь его особою! А мои книги вы читали, пьесы смотрели. Но по имени меня не хотите знать, и знакомиться со мною вам, видно, гораздо менее интересно, нежели пожать руку Маяковскому!.. Где же логика?

Смущенный посетитель редакции пожимал плечами, разводил руками, но от своей точки зрения не отказывался. Он повторял:

— Да… вот так, знаете… Книги у вас хорошие. Нравятся мне… Только Маяковского мне очень хотелось посмотреть… Я теперь приеду домой, всем скажу: видел Маяковского…

А между тем в этой якобы несуразности заключен был большой смысл. Маяковский в течение ряда лет буквально завоевывал страну своим творчеством. Его стихи, печатавшиеся в центральных газетах и журналах, в местной печати, выходившие отдельными книгами, его выступления во всех частях Советского Союза приобретали для него сторонников, выводили из себя врагов и вообще были, несомненно, в центре литературной жизни нашей родины. Хладнокровно относиться к Маяковскому нельзя было. И нельзя было человеку, который по своему культурному уровню являлся читателем художественной литературы, выключить из памяти, из сознания имя великого поэта. Даже хула, изливающаяся на Маяковского из уст людей, не понимавших или не принимавших его поэзию, свидетельствовала о том, что по стране ходит удивительный человек с огромным, неповторимым дарованием. А сколько появлялось ежегодно новообращенных поклонников поэта, которых подкупало либо личное его выступление, либо чтение его стихов другими, либо знакомство с его книгами!..

Всего этого не сумел сказать обиженному беллетристу простоватый гость в редакции «Чудака». Но именно этим объяснялся парадокс его большого интереса к нашему талантливому поэту при недостаточном знании его произведений.

Мы приехали в один из клубов для того, чтобы провести вечер памяти Маяковского: лектор, который должен был сказать вступительное слово, чтица, специализировавшаяся на исполнении стихов нашего поэта, и несколько литераторов, которые намерены были поделиться с аудиторией воспоминаниями о Маяковском (в числе этих литераторов был и я).

С некоторым запозданием и достаточно затрапезно начался вечер. Лектор, поминутно откашливаясь и перхая, скучным голосом стал излагать содержание газетных статей на тему «Маяковский и поэзия».

Мы — дожидавшиеся своей очереди выступать — сидели в плохо освещенной комнате за сценой. Вялый голос лектора явственно раздавался и здесь. Невольно мы стали прислушиваться к тому, что этот голос сообщал зрительному залу:

— …и вот, товарищи, впоследствии Маяковскому приш лосьпреодолевать в себе те индивидуалистические корни формалистического футуризма, которым была запечатлена его поэтическая юность. И надо сказать, что Маяковский всецело справился с этой работой: он целиком и полностью пришел на те позиции, с которых…

У лектора был жидкий тенорок, говорил он на одной ноте, никак не меняя интонацию. И оттого, что ему часто приходилось повторять слово «Маяковский», он произносил фамилию поэта скороговоркой: «Мм'ковский»… А потом даже просто: «…ковский»…

Лектор бормотал:

— Если мы сравним те ранние произведения…ковского, которые характерны для предреволюционного периода, то мы увидим, что…ковский сумел найти в себе силы для того, чтобы…

Грешный человек: я стал дремать под это однообразное унылое журчание. Неизвестно, сколько времени я находился в забытьи, но проснулся я потому, что чей-то сильный и хорошо поставленный бас произнес, очевидно, из зрительного зала:

— Гражданин, вы о чем, собственно, разговариваете?

Как это бывает при внезапном нарушении традиционной