Николай Вагнер - «Как я сделался писателем?» (Нечто вроде исповеди)

В деревне моего дяди я познакомился со многими произведениями французской литературы, но любимым автором все-таки оставался Ал. Дюма. Мне нравились его драмы и в особенности «Антоний» с его мрачным романическим характером. Я даже перевел эту драму в несколько дней и мечтал поставить ее на сцене. Из повестей мне в особенности нравились «Sylvandire» и «Подвенечное платье», над которым я, помнится, плакал горькими слезами.

Около этого времени, а именно в 1851 году, одно обстоятельство в моей жизни имело сильное влияние на склад моих убеждений. В 1851 году лето я прожил в Петербурге и в конце августа должен был вернуться в Казань. В это время я простудился, схватил воспаление желудка и около трех недель провел в постели. За мной ухаживал мой зять, который в это время, вместе с сестрой, возвратился с Лондонской всемирной выставки. Сестру сильно тянуло в Казань, а я был до того еще слаб, что с трудом двигался по комнате; притом из Петербурга мне вовсе не хотелось уезжать. И вот, при этом безвыходном положении, не имея возможности получить помощи от обыкновенных человеческих сил, я обратился к помощи иных высших сил и горячо молился, чтобы мне была послана необходимая крепость. По возвращении в Казань я еще долго находился под влиянием этого аскетического настроения, и здесь в первый раз в жизни я взял в руки Евангелие с желанием познакомиться, насколько можно основательно, с учением Христа. Помню, чтение первого Евангелия произвело на меня сильное и тяжелое впечатление, и только Евангелие от Иоанна примирило меня с Небом.

Но вскоре началось совершенно противоположное течение, в другую сторону. Окруженный в Казанском университете, где я занимал место адъюнкта, молодыми профессорами, моими товарищами, из которых теперь не осталось ни одного в живых, я невольно подчинился их влиянию и начал вдумываться в простое и великое учение великого Учителя, причем многое казалось мне в то время исполненным противоречий, которых я не мог примирить.

В 1854 году я был в Москве, прожил там довольно долго и под влиянием Сергея Тимофеевича и Константина Аксаковых сделался, впрочем ненадолго, ярым славянофилом. Впоследствии от этих славянофильских тенденций у меня осталось только одно убеждение в необходимости общины не как экономического, но как связующего общественного элемента.

В 1858 году вся маленькая молодая партия казанских профессоров переселилась в Москву, вслед за ними и я оставил Казанский университет и примкнул к этим товарищам казанской университетской жизни. Благодаря моему зятю, профессору Киттары, я пристроился при двух редакциях: журнала «Сельского хозяйства» и «Промышленного листка». В это время начал и завершился перелом моих убеждений. В это время я был сильно увлечен «Письмами об изучении природы» и «С того берега». Многое было для меня неясно. Под влиянием Бюхнера, Фохта и Молешотта я написал мою критическую большую статью под заглавием «Мильне Эдвардт и природа». В ней было немало вещей недодуманных и неверных, но она была яркой противоположностью того слишком узкого романтизма, который проводил в своих воззрениях известный французский зоолог.

Этому направлению я долго оставался верен, — целых 14 лет, вплоть до 1874 г., когда медиумические факты убедили меня в том, что оно неверно.

Я начал слишком рано печатать мои литературно-научные произведения. В 1848 г., будучи студентом третьего курса, я вступил в сношения с редакцией «Русской иллюстрации», которая находилась тогда в руках Башуцкого, и напечатал в ней два первых небольших популярно-научных очерка: «Жуки атехви» и «Жуки могильщики». Кроме них, я послал в редакцию целую тетрадку ребусов, из которых она многие напечатала в течение года. Послал также несколько карикатур на русские пословицы, которые неизвестно почему не были напечатаны.

Затем, в течение восьми лет, мои литературные силы дремали, и только в 1856 и 1857 годах они проснулись, оживленные энергией К. Ф. Рулье. Я напечатал три довольно больших научно-популярных статьи в «Вестнике естественных наук». В последующие годы я обдумывал планы некоторых повестей и четырех драм, но ничего не написал из задуманного, а начал два рассказа, из которых на одном сильно отразилось влияние Герцена. Эти рассказы лежат до сих пор неоконченными.

В 1868 г. вышел перевод первого тома сказок Андерсена. Читая похвальные и даже восторженные отзывы об этих сказках в наших журналах и газетах, я купил их и прочел. Многие из них мне также понравились, но многими я был недоволен, находил их слабыми и задал себе вопрос: неужели я не могу написать так же или лучше? Таким образом, задача была задана, и в течение трех лет я написал около дюжины сказок, которые и составили первое издание «сказок» «Кота Мурлыки». Но во время этой работы меня отвлекла другая. Должно сказать, что тогдашнее (1864 г.) материальное положение ординарного профессора было весьма не блестяще. В 1869 году появилось объявление об издании «Нивы». Журнал предлагал премию в тысячу рублей за повесть из русской жизни. Я решился попробовать свои силы. Сюжет повести сложился очень быстро. Было выставлено два характера «Темный и Светлый», и повесть носила это название. Я написал ее в два месяца. Отделав и переписав первую часть, я прочел отрывки из нее четырем товарищам. Успех этих отрывков превзошел все мои ожидания. Товарищи, между которыми был один профессор русской словесности, единогласно хвалили ее и никак не советовали посылать в «Ниву». Она появилась потом в «Русской Мысли» под названием «К свету».

Таким образом я сделался писателем, и если бы теперь кто-нибудь мне предложил вопрос: какая книга сделала на меня наибольшее впечатление и развила мое дарование, то я принужден был бы сказать: «никакая». Живые люди, живая речь на меня действовали гораздо сильнее, чем всякая книга. Сказки Андерсена нашли во мне уже готовую почву; она была заложена с детских лет. Она была воспитана моею нянькой, старшей сестрой. Вокруг меня все было, так сказать, проникнуто этой интеллигентной музыкально-поэтической атмосферой. На столах нашей квартиры постоянно лежали или повести Марлинского, или поэмы и стихотворения Пушкина, или баллады Жуковского. Я мог читать ad libitum, любую книгу, но в каждой книге я искал чего-нибудь необыкновенного фантастического, страшного или остроумного, смешного. В этих стремлениях и в этой среде проходили мое детство, отрочество и моя юность. Я помню, меня сильно занимала глупейшая китайская сказка Рафаила Зотова «Цын-Киу-Тонг». Я помню также, что в 14 лет я собирал моих братьев, сестер и чужих детей, усаживал их в зале и целые часы рассказывал им экспромтом какую-нибудь бесконечную сказку, в которой не было ничего кроме фантазии. Моя маленькая аудитория с увлечением слушала эту сказку и на другой день усердно приставала ко мне и просила ее продолжения. Мое дарование всецело сложилось под влиянием окружавших меня людей и условий жизни. Книга если и играла здесь какую-нибудь роль то весьма второстепенную.