Никита Елисеев - Против правил (сборник)

На книге, подаренной Милюкову, Владимир Дмитриевич Набоков оставил надпись: «Революции – экзамен на зрелость народа. Провалимся – переэкзаменовки не будет». Провалились. То, что Набоков постоянно думал об этом провале, искал для него объяснения – ведь он остался верен политической и идеологической программе отца, – доказывает одна только фраза из жизнеописания Чернышевского, встроенного в роман «Дар»: «Весь пыл, мощь воли и мысли, отпущенные ему, все то, что должно было грянуть в час народного восстания, грянуть и хоть краткое время зажать в себе верховную власть <���…> рвануть узду и, может быть, обагрить кровью губу России, – все это нашло болезненный исход в его переписке».

В этой фразе слышнее всего обида на нелепость, неправильность жизни: тот, кому предназначено было быть политиком, и крупным политиком, – вытеснен в беллетристику, где он, конечно, наломал дров… А мог бы столько добра принести родной земле и миру. Кажется, что обида эта автобиографична, лична, не к одному Чернышевскому относится, не к своему отцу, но… и к себе тоже. Может, о поэтической карьере Набоков и мечтал, но только не о беллетристической. Он для другого был предназначен. Человек, написавший стихи на смерть депутатов Учредительного собрания Шингарева и Кокошкина, нимало не изменил своим убеждениям и не изменился, когда написал «Под знаком незаконнорожденных». Никто лучше Набокова не обозначил разницу между свободой и отсутствием свободы. Никто лучше Набокова не описал будущего штурмовика, при том что все внешние признаки «из другой оперы» – очки, растяпистость, испуганность. Однако очкастый растяпа Франц из «Короля. Дамы. Валета» – будущий штурмовик, со всей его неприспособленностью к жизни, со всей его ненавистью и завистью к удачливым, богатым, веселым. Набоков для непонятливых американцев пояснил это в предисловии к американскому изданию своего романа. Оруэлл в 1945 году увидел пленного эсэсовца и с удивлением зафиксировал: «Очки, худоба, затравленный взгляд. Я немало видел таких среди безработных интеллигентов Парижа и Лондона. Этот парень нуждался в лечении, а не в наказании». Всякий, кто читал набоковского «Короля…», узнает в оруэлловском описании эсэсовца Франца, племянника Драйера, любовника Марты. Разве возможны подобные попадания в будущее у писателя, которому неважно, что писать и какие лекции студентам читать? У эротомана, которого интересуют только нимфетки, бабочки и слова?

Разве может человек, совсем не интересующийся политикой, опять-таки походя, à propos, дать издевательски точное определение сталинского национал-большевизма: «Советский Союз Русского Народа»? Вся идеология вколочена в четыре слова. Аполитичные эстеты так не шутят.

Набоков недаром ненавидел Фрейда. Набоков недаром с умелой и умной силой шуганул от своего творчества всех психоаналитиков. Набоков придумал великолепный ход, подсказанный «венским шарлатаном». Значит, вы утверждаете, что человека не интересует ничего, кроме секса? Что единственная побудительная сила творчества – подавленные сексуальные желания? Спасибо! Я выволоку на первый план секс – полюбуйтесь, какой я эротоман! Люблю, знаете ли, гимназисточек… И рявкну для острастки, чтоб не лезли в душу, потому что к гимназисткам я, конечно, отношусь хорошо – это понятно, но больше всего мне нравится политика.

Вернемся к переписке. Значит, вторая идея Хичкока Набокову понравилась. Посмотрим, как он на нее ответил. На первый взгляд – никак. На самом деле Набоков ответил и на первое, и на второе предложение Хичкока. Симметрично ответил. Первая история Хичкока – «про шпиона». Нет-нет, отвечает ему Набоков, это совсем не про шпиона, это про инопланетянина, а вот вторая ваша история – она как раз «про шпиона», про «перебежчика». Неужели не замечаете?

«2. Я хоть и невежда в области американской разведки, но зато собрал немало сведений о работе советской. Я уже некоторое время думаю написать рассказ о перебежчике из-за Железного занавеса в Соединенные Штаты. Постоянная опасность, которой он подвергается, постоянная необходимость прятаться и опасаться агентов родины, стремящихся украсть или убить его. Я бы сделал так, чтобы этот человек познакомился с доброжелательной американской четой, которая предложила бы ему пожить в безопасности на их ранчо на Западе. Но окажется, что они принадлежат к неким просоветским организациям и сдадут его тем, кто за ним охотится. Я придумал несколько чудесных сцен на ранчо и очень трагический конец».

Хичкок от этого варианта отказался. Может, почувствовал, что драматургия Набокова, его сюжет перекроют фильм? Хичкок ведь привык работать со средней литературой. А может, ему не понравился трагический финал? Полная безысходность? Ложное представление о всесилии советской разведки? Мол, до чего же мы дойдем, если будем снимать фильмы про то, что и на ранчо на Западе у нас обретаются советские шпионы? Было что-то в придуманном Набоковым сюжете уж очень зловещее, уж очень… профессиональное.

Агентом какой разведки был Набоков?И почему, спрашивается, Сирин? Зловещая птица, птица беды. Она предупреждает о беде, только ее никто не слушает. Сирена, которую не слышат… Вообще, при невероятном количестве материалов как мало о нем известно… Все, что известно, можно уложить в несколько предложений, и больше не выжмешь ничего из его жизни. Это будут хорошие предложения, потому что это то, что он сам хотел, чтобы о нем знали. Жил долго и счастливо, на собственные, нелегким трудом заработанные деньги. Умер в достатке, окруженный всеобщим уважением.

Все-таки агентом какой разведки он был? Наверное, Интеллидженс Сервис. А что? Они так и назвались: интеллигентный сервис, то есть, тьфу, – интеллектуальные услуги. Вербовать к себе на службу писателей – славная их традиция. Один Соммерсет Моэм чего стоит… Неужели на сына бывшего министра Временного правительства не обратили никакого, ну совершенно никакого внимания? То-то приятелем его в Кембридже оказался будущий дипломат и политик, которого Набоков с умелым своим подмигом превратил в египтолога – конфетка для тех, кто понимает!

Было в Набокове нечто, особо привлекающее контрразведчиков. Он умел играть. Чего стоит одна только как по нотам разыгранная аполитичность… И то сказать, из таких, как он, готовили будущую политическую элиту демократической, либеральной России, а получился… романист. Весь пыл, отпущенный на решение социальных, политических проблем, ушел в шахматные и литературные задачки – обидно. Тебя готовят в Высшую лигу, а ты вынужден довольствоваться дворовой командой. Нет, лучше я во всеуслышанье заявлю: да я вообще терпеть не могу футбола. С детства.