Александр Секацкий - Размышления

Для сравнения допустим, что некто сочинил музыку и предъявляет свой опус на рынок с целью его продать. Его продукт должен пройти экспертизу двоякого рода: с точки зрения авторского права (рассмотрение на предмет плагиата) и с позиций потребительского спроса. Однако сам факт сочинения музыки («тоже музыки») не будет подвергнут сомнению: в принципе лицензию композитора никто не потребует. Но представим себе самозванного пациента, тоже предъявляющего соответствующий опус и заявляющего, что у него, например, гавайская лихорадка , некая совершенно невероятная болезнь, которой никто еще не болел. Довольно скоро самозванец убедится, что его надежда обрести признанность лишена хоть каких-нибудь оснований. Его положение намного сложнее положения самодеятельного композитора. Музыку можно написать самому, болезнь же – приобрести только у врача или в широком смысле слова у медицины. Тут, впрочем, речь идет уже не только о товарном производстве, но и о медицине как шестой ветви власти (если четвертой считать медиа, а пятой – спецслужбы).

Но вернемся к характеристике товара. Человек, склонный к литературному творчеству, не находящему признанности, именуется графоманом. А склонный к медицинскому творчеству? Тут мы видим две существенно разные позиции. Одна из них хорошо известна, это «симулянт», другую можно определить как «мнительный». Любопытно, что здесь напрашивается существительное: если больной человек именуется просто «больной» («Больной, примите лекарство!»), то мнительный человек едва ли может быть назван просто мнительным. Нарастающее всевластие медицинского дискурса уже ставит подобный субстантив на повестку дня, пока же пренебрежение к решающему вердикту врачей просто расценивается как самодурство. Нерон, возомнивший себя актером, вполне может быть приравнен к деспоту, мучащему всех своими авторизованными болезнями, по крайней мере, оба персонажа хорошо знакомы чуть ли не каждому в качестве домашних деспотов…

Но вернемся к сравнениям. Потребление товара «рабочая сила» оборачивается прибавочной стоимостью, а чем оборачивается потребление товара «болезнь»? Важнейшим аспектом соответствующего потребления является лечение . Здесь важно то, что лечение представляет собой форму занятости, причем общественно признанной занятости. Человек, занятый лечением, – пациент, он же больной (но, с другой стороны, и врач) – обладает как минимум тем же объемом прав, что и владелец своей рабочей силы; вокруг этих двух равномощных товаров особого рода (рабочая сила и болезнь) возникают гигантские воронки активности и формируется множество институций, а обладатели редких заболеваний сегодня вправе рассчитывать на такие же субсидии, как и обладатели редких умений, общественно-необходимая стоимость товаров в обоих случаях возрастает.

Разумеется, все эти обстоятельства медицинский дискурс призван скорее скрывать, чем обнаруживать, что, впрочем, говорит лишь о его действенности (то есть это дискурс текущей социальной практики, а не успокоившейся истории). Озвучивание (реализация) текстов медицинского дискурса ближайшим образом производит даже не конфигурации смысла, а перемены в сущем, и достаточно просто приостановить автоматическое выполнение инструкций, чтобы удивительные обстоятельства обнаружились сами собой. Например, параллелизм между уклонением от общественного производства и уклонением от лечения – признаки асоциального действия просматриваются в обоих случаях. Но главное, пожалуй, в том, что медицина (может быть, тут лучше сказать с придыханием здравоохранение) есть территория производства, освещенная немеркнущим светом гуманизма: сегодня именно в честь здравоохранения воздвигнуты алтари, к которым следует возносить благодарение и направлять основные потоки благотворительности. Еще бы! Да что было бы с нами, если бы не наши эскулапы и айболиты, если бы не антибиотики, антисептики, если бы не инсулин и не шипучий аспирин! За эти великие благодеяния многое можно простить нашим врачам, хотя, что именно многое, уточнять как-то не хочется, ибо тогда на первый план сразу же выходят алчность, равнодушие, цинизм – все, что составляет обратную сторону Луны современного гуманизма.

Тогда, быть может, верно следующее: медицина попутно порождает/производит человека болеющего ? Но тут сомнения касаются самого загадочного пункта: что именно попутно – чудодейственные лекарства или человек болеющий как объект воздействия? Милосердие или манипуляция? Здоровье или болезнь? Что же попутно, а что целенаправленно?

Критика медицинского дискурса как раз и направлена на то, чтобы добиться ясности в этом вопросе, отделить идеологический шлейф от неприкрытой действительности, понимая, что действительность, оказавшись неприкрытой, меняет свой характер, поскольку прикрытие есть решающая операция по производству новой действительности. Тем не менее человек болеющий, или пациент, или «терпила» в самом незамысловатом переводе на русский язык есть реальность сегодняшнего дня, в каком-то смысле даже более реальная, чем реальность гражданина. Да, к болезни прилагается лечение, причем почти так же, как к стоимости прилагается потребительная стоимость (некая полезность). Лечение есть распаковка, потребление товара и создание условий для его расширенного воспроизводства; соответственно девиз «Век живи – век лечись» постепенно заменяет прежние, ныне уже устаревшие образцы гражданских добродетелей. Некогда Сократ выразил точку зрения античности, совпадающую в этом пункте с позицией здравого смысла. Трудно удержаться, чтобы не привести обширную цитату:

«– А когда нужда в лечении возникает не из-за ранений или каких-нибудь повторяющихся из года в год болезней, но из-за праздности и того образа жизни, о котором мы уже упоминали, – это ли не позорно? Влага и испарения застаиваются тогда, словно в болоте, и это побуждает находчивых Асклепиадов давать болезням названия “ветры” и “истечения”.

– В самом деле, это новые и нелепые названия болезней.

– Не существовавших, я думаю, во времена Асклепия… в те времена, до появления Геродика. Асклепиады, как утверждают, не умели направлять течение болезни, то есть не применяли нынешнего способа лечения. Геродик же был учителем гимнастики. Когда он заболел, он применил для лечения гимнастические приемы; сперва он терзал этим главным образом самого себя, а затем, впоследствии, и многих других.

– Каким образом?

– Он отодвинул свою смерть. Сколько он ни следил за своей болезнью – она у него была смертельной и излечиться он, я думаю, был не в силах, вот он и жил, ничем другим не занимаясь, а только лечась да мучась, как бы не нарушить в чем-либо привычный ему образ жизни. Так в состоянии беспрерывного умирания он и дожил до старости благодаря своей премудрости.