Александр Секацкий - Размышления

Однако сценка в Беэр-Шеве впечатлила меня еще больше. Поджидая Людмилу, я стоял у входа в обычный супермаркет. Представителем секьюрити был местный житель, хорошо знающий большинство посетителей, – и вот один из них, перед тем как войти в магазин, остановился поговорить. Их оживленная беседа на иврите продолжалась минут пять, после чего посетитель сделал едва уловимое движение, как бы намереваясь обойти «миноискатель» (детектор) сбоку. Столь же неуловимым движением охранник как бы преградил обходной путь посетителю, и тот прошел через детектор «как положено», причем разговор не прерывался ни на секунду! Трудно было не восхититься этим головокружительным слаломом из четырех шагов рефлексии (он подумал, что я подумал, что он подумал – а я и не думал… ох и хитрец!), сразу вспомнилась песенка Псоя Короленко «Продолжай идти»:

Впрочем, всякой изворотливости есть предел. В одной из историй о бароне Мюнхгаузене великий охотник и правдолюбец, чтобы не испортить шкурку лисицы, привязал ее за кончик хвоста и стал стегать прутиком. Уворачиваясь от ударов, лисица так усердствовала, что в конце концов выскользнула из собственной шкуры…

Если суммировать молитвы у Стены Плача, может оказаться, что они о последнем скрытом аргументе, без которого не восстанавливается ни разрушенный храм, ни рухнувшая лестница Иакова. И еще об утраченной шкурке.

Тема обещания все продолжает звучать, несмотря на жару, сочные фрукты и многоцветье каждого дня. Итак, обещание хранимо прежде всего потому, что оно хранит хранящего, обеспечивает его длительность и самотождественность. Я мыслю, следовательно, существую – существую в тот момент и до тех пор, пока мыслю. Во все прочие моменты я существую, поскольку обещаю и помню обещанное. Причем Другой обладает в этом пункте особой привилегией, поскольку предполагается, что он лучший свидетель обещанного, чем я сам. Заметим, что в данном качестве он, Другой, не менее важен, чем другой как объект желания или как соперник в борьбе за признанность.

Я обещаю другим, чтобы сделать их свидетелями своего обещания, а стало быть, гарантами, что я был, есть и буду. Конечно, я всегда могу прикинуться добрым дедушкой, объясняющим непонятливым внучкам, что имелось в виду. Но вот что удивительно: изгибы рефлексии – завораживающей, сбивающей с толку тех, кому было обещано, – более или менее исследованы. Зато почти совсем не выявлено и не рассмотрено одно чрезвычайно важное обстоятельство. Вот дедушка говорит: погодите, детки, дайте только срок – ну и так далее. После чего возникает кажущаяся очевидной альтернатива, она же дилемма.

1. Дал дед обещание, решил внуков порадовать. Пусть ждут, предвкушают. Оно конечно, белку поймать нелегко, поди поймай, но поймал, сделал клетку, кормил и дрессировал зверька на совесть. Хороший свисток тоже сделать было непросто, немало заготовок извел дедушка, прежде чем выстругал славный свисток. И вот внуки приехали, а им и белка, и свисток – сколько радости было!

2. Дал дед обещание. Хочется внуков порадовать, да где ж ее поймать, белку эту… по лесу продираться надо. Ну ее, можно и орешков купить, еще и оригинальнее будет, если хорошо разыграть. А свисток – что он без белки, строгать его надо, неизвестно сколько времени потратишь, сойдет и сникерс. Время же лучше потратить на что-нибудь путное. Например, написать книгу и назвать ее «Holzwege» – «Лесные тропки», а в ней рассказать про подлинность крестьянского бытия и про немотствующий зов земли . Приехали внуки, пожали плечами, да и подумали, что плохо расслышали доброго дедушку. Так сказать, нерасслышанность зова подвела.

В действительности у этой дилеммы есть и третий исход. Самый трагичный, хотя далеко не самый редкий.

3. Дал дед обещание, хочется внуков порадовать. Поймать белку непросто. Но надо, как иначе внукам в глаза смотреть? Поймал. И свисток сделал, раз уж пообещал, предвкушаемое удивление внуков поддерживало деда в его усилиях. Вот они и приехали.

– Ну смотрите, – говорит дед, – вот вам белка, вот и свисток! Ждали, небось?

– Какая белка, какой свисток, – пожимают плечами детки. – Что с тобой, дедушка? Неужели ты нам даже по сникерсу не купил?

Тем самым свидетели обещания не подтвердили свое свидетельство, а значит, не подтвердили и признанность бытия обещавшего. Дал сбой важнейший практический силлогизм: сказал – значит сделаю, и свидетели моего обещания засвидетельствуют, что я есть. Последствия такого сбоя бывают печальны, ведь множество внутренних противообманных устройств защищают не от них, иммунология души в эту сторону практически не распространяется. И вновь следует обратить внимание на асимметричность компенсаций. Тому, кто получил обещание, ущерб компенсируется правовыми кодексами, как гражданским, так и уголовным. В крайнем случае он компенсируется моральным осуждением вероломства и сочувствием к тому, кто вероломно обманут.

На стороне обещающего есть, конечно, его собственный интерес, это экзистенциальный «интерес» быть в бытии , именно быть, а не казаться. Но нет защиты от забывчивости тех, кому обещано. У пострадавшего от их забывчивости нет ни юридической, ни моральной компенсации, он получает рану, которая заживает с большим трудом, поскольку нанесена в самое уязвимое место. Следствием тяжелой раны может быть жизненный крах: ведь обещавший сдержал свое слово, сделал все, но адресаты и свидетели обещанного только недоуменно пожимают плечами. Возможно, потом, увидев, что они натворили, свидетельствующие опомнятся, станут просить прощения, но фатальная стратегия уже запущена, их не за что винить и не за что прощать. Всякая попытка отреставрировать обещание, надломленное в этом месте , абсолютна тщетна. Исполнившему трудное, но, как выяснилось, никому не нужное обещание могла бы помочь сила забвения, да откуда ее взять? Будь у него излишки этой силы, обещание было бы прервано намного раньше и, возможно, дело бы кончилось тем, что сникерс бы засчитали за свисток.

Я вспоминаю множество совершенных в жизни поступков, о которых сожалею, – не всем я могу найти оправдание. Пожалуй, чаще всего и наиболее мучительно вспоминается тот, что может показаться вполне невинным. Я учился тогда в аспирантуре в Петербурге, а сын жил у бабушки в Киргизии; навещал я его два раза в год. В тот раз я приехал на летние каникулы, можно сказать, что у меня были с собой и белка, и свисток, и много чего нужного пятилетнему мальчишке. Куда мы только не ходили и во что только не играли. Сын пообещал собственноручно сделать мне в подарок колоду карт и даже показал несколько уже готовых. Карты делались из «спинок», которые в свою очередь вырезались из сигаретных пачек. Процедура требовала немалой усидчивости, но сын в итоге справился, проявив хорошие навыки стандартизации… Подарок был мне вручен за день до отъезда, вручая его, сын был преисполнен гордости, но, уезжая, я забыл взять с собой подарок и вообще забыл об этой колоде карт… А через неделю пришло письмо с припиской корявыми печатными буквами: «папа привет приезжай ты карты забыл».