Александр Секацкий - Размышления

Изучая город, вживаясь в него, вольно или невольно подключаешься к эйдосу, и первые дни могут дать в этом отношении больше, чем последующие месяцы и годы, во всяком случае, они дают другое – топографию опорных точек. Ну Айя-София, Топ-Капы, бани-хамамы и прочее – это само собой. Но вот, например, стамбульские животные, среди которых особая роль принадлежит кошкам и кроликам. Кошек множество, они ходят по набережным, свободно пробираясь на теплоходы, забираясь на крыши машин и проникая в отели – да и вообще в любую приоткрытую дверь. На крышах, террасах и даже перилах они предаются страсти, удивляя двумя вещами: активным образом жизни и чистотой; блестящая шерстка – опознавательный знак стамбульских котов и кошек. В предзакатный час их поголовье сгущается, что создает слегка мистическую атмосферу, напоминающую, например, «Кошачью историю» Наля Подольского. Горожане относятся к кошкам снисходительно, иной раз не прочь их погладить и тогда подзывают их: «Пс-пс-пс». При своей чистоте кошки отличаются худобой и подтянутостью, и не только из-за активного образа жизни, но еще и потому, что в снисходительное отношение к этим животным почему-то не включено соображение, что их можно иной раз и покормить. Неизбалованные создания готовы есть и простой хлеб, в чем я убедился, уронив кусочек лепешки. На другой кусочек, брошенный специально, откликнулись уже четыре хищницы, появившись неизвестно откуда, и еще одна подошла к соседнему столику (дело было на открытой террасе кафе), но под смех компании она удостоилась лишь поливания водой из бутылочки. В дальнейшем такой странный способ обращения с семейством кошачьих я наблюдал не раз – возможно, он тоже является одной из причин чистоты и подтянутости…

А вот у кроликов совсем другая участь, кролики принадлежат здесь к жреческому сословию. В месяц рамазан они появляются после захода солнца в сопровождении специально обученных толкователей. Сопровождающий несет кроликов (двух или трех) в корзине, потом ставит ее на возвышение, готовит все необходимое для действа и ждет. Передвижной кроличий алтарь мы увидели в первый же день около полуночи у Голубой мечети. Среди снующих продавцов сластей, вареной и жареной кукурузы, акробатического мороженого (о нем отдельный разговор), среди гортанных возгласов и вспыхивающей иллюминации глашатай с кроликами смотрелся несколько отчужденно, но люди к нему подходили. Подошел и я, тут же выяснив, что кролики вытаскивают судьбу . Желающий ее узнать сначала выбирает кролика (ох, нелегкая задача), а затем выбранный кролик, понуждаемый едва заметным жестом, наклоняется к разложенным тут же доскам судьбы и выхватывает одну из разноцветных бумажек, скатанных в рулончик, своими острыми зубками. Бумажку еще нужно вовремя извлечь из зубов, иначе неопознанная судьба исчезнет в желудке кролика. Так что оракул незаменим и на этой стадии – он спасает судьбоносную бумагу и вручает ее заказчику.

В первый день я еще не был готов довериться кролику, хотя уже знал, что судьбы не миновать, что придется последовать за белым, черным или розовым кроликом по маршруту Istanbul – Константинополь. Цвет вызывал некоторые сомнения, и только в последний день здесь же я выбрал белый. Распорядитель гадания, похожий на персонажа все той же «Тысячи и одной ночи», спросил:

– English fortune or Turkish fortune?

О такой развилке я почему-то не догадывался, но решительно сказал: «Turkish».

Гадатель одобрительно улыбнулся, слегка потрепал белого кролика, тот выхватил свернутую бумажку, которая тут же была извлечена из зубов и вручена мне. Я принял судьбу, но не стал разворачивать бумажку, а положил ее в специально купленный кошелек с вышитым дервишем. Она и сейчас там, и мне приятно думать, что кто-нибудь из близких развернет ее после моей смерти и огласит по-турецки. И это будет максимум того, что человек может и должен знать о своей судьбе.

У меня есть странная уверенность, что Вавилонская лотерея , описанная Борхесом, переместилась в Стамбул, ведь и сам Вавилон куда-то переместился, покинул свои географические очертания. Имперские столицы странным образом притягивают друг друга, вступают в игру идентификаций: где второй, где третий Рим неясно, но ровно так же неясно, где первый, тот самый… здесь, в Стамбуле, призраки янычаров, суфиев и византийских императоров движутся по собственным траекториям, не мешая друг другу, вместимость города допускает такую возможность. А есть еще и Стамбул Орхана Памука, он как бы притаился в расщелинах между традиционным, неизменным исламом и директивами великих империй, где как раз и возникает двойственность, психологизм, настоянный на недоговоренностях, на том, что можно развернуть лишь бумажку с чужой судьбой. Но и это не останется безнаказанным, если кролик посмотрел на тебя. По сути дела, литература – это всегда turkish fortune…

Помимо кошек и кроликов есть еще и чайки, причем чайки Черного и чайки Мраморного морей пересекаются над Босфором, но не смешиваются окончательно (так утверждает местная пресса), сохраняют собственные микроразличия, как европейская и азиатская часть великого мегаполиса. Все классы существ пользуются уважением по принципу Lassensein. То есть им даровано право быть по умолчанию, занимать свою нишу, руководствуясь чувством дистанции. В сущности, и иноземцы составляют свой класс в этой же системе допусков. Торговый пульс Стамбула бьется учащенно, но не лихорадочно: самые навязчивые – продавцы туристических карт и экскурсионный услуг, но и они не хватают за рукав как в Индии: если ты чужеземец, иди своей дорогой, и никто тебе не воспрепятствует, пока ты идешь своей дорогой. Французский поэт и писатель Жерар де Нерваль в XIX веке описывал устойчивую традицию дипломатических приемов при османском дворе. Скажем, устраивается обед в честь французского посла – изысканные яства, восточная роскошь, подобающая музыка, опахала. Но султан, обращаясь к распорядителю приема, бесстрастно спрашивает:

– Ты покормил собаку?

И получает почтительный ответ:

– Да, собака поела.

Ибо у всех подданных Османской империи есть свои права, у всех гостей и посланников, но все-таки гяур остается гяуром. Искусство дистанций выдерживается на уровне музыкального слуха, классический способ имперской сборки, никакого автоматического выравнивания не происходит. Интересно, что только в Стамбуле ощущается непреложность подобной модели поведения, на турецких средиземноморских курортах царит полный сервилизм, из чего следует, что они в том виде, в котором сегодня существуют, являются инструментом переходного периода, когда зов трансцендентного заглушен или невнятен.