Дмитрий Дейч - Прелюдии и фантазии

Мальчик тихонько всхлипывает и открывает глаза. Собор св. Иоанна наполнен светом и звуками.

…изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились…

Его отпустили на следующее утро, и только несколько синяков, которые можно было принять за следы бессонной ночи, напоминали о случившемся. А потом на пьяцца привезли кукольный театр, и мы обо всём позабыли. Потому что — ведь как здорово, когда куклы! Пилат — не страшный, а — смешной, похожий на ленивого соседского пса.

Иисус — совсем не такой, как в Евангелии: только и знает, что зуботычины раздавать. И Пилату досталось на орехи, и Ироду. А Иуду головой в нужник окунули, хотя он так никого и не успел предать. Потому что Пётр этого не допустил. Апостолы похожи на бравых вояк: не сомневаются и не трусят. А Мария похожа на маму. Приходят волхвы, приносят подарки и поют. И Мария поёт. И Иосиф. И ангелы поют. И Господь Бог, и Дух Святый.

И тогда из Ничего появляется Всё, просто потому, что — хорошо поют.

Потому что когда так поют, нельзя не появиться на свет и не воссиять, просто немыслимо. Невозможно.

Доменико медленно наклоняется, протягивает руку и касается кошачьего загривка. Кот вздрагивает, но не трогается с места. Доме-нико повторяет жест, на сей раз не спешит отнять руку: осторожно проводит указательным пальцем по макушке, шее и спине.

— Тварь неразумная, — бормочет Доменико, — ах ты, отродье! Отродье.

Кошачий глаз отворяется, по телу прокатывается волна. Высоко запрокинув голову, кот поднимается и бесконечно долгим упругим движением тянется к потолку. Доменико, не мешкая, хватает его в охапку и выбрасывает за порог:

— Поди вон!

Кот удаляется, опасливо пригибая голову, но на полдороге оборачивается и бросает на Доменико ОСОБЫЙ взгляд, означающий вечную кошачью вендетту.

***

На кухне внимательно исследует пустую бочку, пахнущую рыбой. Рыбы давно уже нет в этой бочке.

***

Во дворе присматривает за воробьём. Не для охоты, а ради чистого удовольствия.

***

В конюшне одним махом взлетает на верхнюю балку, освещён-ную солнцем, оттуда подаёт голос. Конь ухом не ведёт. Беспримерное отсутствие любопытства.

***

Заглядывает в окно, мягко ступает на подоконник, замирает на мгновение и, убедившись, что человеку до него нет дела, прыгает на крышку клавесина. Неторопливо вылизывает хвост и бока. Окончив, подходит к краю и опускает лапу на клавиатуру — с таким видом, будто собрался удить рыбу в проруби.

***

***

— Верно ли говорят, что наш итальянец, что ни день, показывает новую сонату, а то и две?

— Вчера самолично в этом убедился, и, смею признаться, каждая вещица хороша — просто на удивление!

— Выпекает он их, что ли?

— Говорят (я, разумеется, не склонен верить всему, что прислуга болтает), ему играют бесы, а он за ними записывает.

Флорентина божилась, что в отсутствие маэстро слышала из-за двери бесовскую музыку, которая совсем ни на что не похожа, а когда отворила дверь, комната была пуста.

— Вздор!

— И я говорю: вздор. Чего только не придумают…

Сократ. До полудня ещё далеко, а вы уже здесь, друзья! Кого вы привели ко мне сегодня, милые фиванцы?

Симмий. Надеюсь, ты не прогонишь нас, Сократ! Привратник открыл тюремные ворота раньше времени, и мы рады, что сумеем побыть с тобой дольше обычного. Но если ты занят.

Сократ. Я как раз закончил.

Кебет. Меня уже несколько человек спрашивали о твоих стихах.

Сократ. Им придётся потерпеть. Думаю, ждать осталось недолго: со дня на день должен вернуться корабль с Делоса, как только это случится, меня убьют.

Симмий. Ты говоришь так, будто это — самое обычное дело.

Сократ. Это и есть обычное дело — для философа. Но — не для жены философа. С тех пор как афиняне осудили меня, я прекрасно провожу время — в кандалах, за сочинением эпиграмм, и самым тяжким испытанием стало ежедневное появление Ксантиппы — с её воплями и приступами любви. Прошу вас, друзья, если она явится сегодня, не пускайте её ко мне!

Кебет. Боюсь, твоя просьба невыполнима, Сократ.

Симмий. Это было бы несправедливо — отказать женщине в проявлении законного чувства.

Сократ. Предатели! Что сказал бы на это Филолай?

Симмий. Сократ, ты вздыхаешь?

Кебет. Ты жалуешься?

Сократ. Глядя на вас, я начинаю сомневаться в практической пользе философии.

Симмий. Сократ не в духе. Кажется, нам следует уйти.

Сократ. Вы не открыли мне, кто этот юноша, который прячется за вашими спинами. Я умру от любопытства, не дождавшись законного наказания, и мои тюремщики будут весьма раздосадованы.

Симмий. Это Федонд, наш земляк. Он так же, как и мы, посещает Филолая, но не слишком искушён в философии, зато известен в Фивах как музыкант. Он пришёл с кифарой.

Сократ. Федонд, я искренне рад. Не знаю, позволят ли нам здесь музицировать, но, в любом случае, благодарю тебя уже за то, что ты решил навестить преступника.

Федонд. Я не думаю, что Муза нуждается в разрешении тюремщиков, и если тебе будет угодно, охотно поиграю сегодня.

Сократ. Мне бы очень этого хотелось. Но прежде чем ты достанешь свою кифару, Федонд, я хотел бы узнать, почему твои друзья полагают тебя неискушённым в философии?

Федонд. Да ведь это — истинная правда, Сократ. Я прихожу к Фи-лолаю слушать. У него хороший голос.

Сократ. Выходит, что тебе довольно музыки, и нет нужды пользоваться речью, чтобы излить себя?

Федонд. Верно. Я не люблю говорить.

Сократ. Всё же я хотел бы, чтобы ты поговорил со мной. Надеюсь, ты не откажешь человеку, который должен вскорости умереть?

Федонд. О чём ты хочешь говорить? Сократ. Расскажи мне о музыке. Федонд. Я лучше поиграю.

Сократ. Поверь, милый Федонд, я прошу тебя говорить не для того, чтобы устроить состязание. В течении жизни мне часто являлся один и тот же сон, правда, видел я не всегда одно и то же, но слова слышал одинаковые: «Сократ, твори и трудись на поприще Муз». В прежнее время я считал это призывом и советом делать то, что я и делал, ибо высочайшее из искусств — это философия, а ею-то я и занимался. Но теперь, после суда, когда празднество в честь бога отсрочило мой конец, я решил, что, может быть, сновидение приказывало мне заниматься обычным искусством, и надо не противиться его голосу, но подчиниться. И вот, приступив к поэзии, я понял, что поэт должен творить мифы, а не рассуждения. Но ведь помимо поэзии есть и музыка, и танец, и прочие искусства. Мне жаль, что всё это осталось для меня непознанным. Я бы хотел понять, что чувствует музыкант, когда играет, в чём его тайна, но, боюсь, у меня не осталось времени узнать это из собственного опыта, поэтому и спрашиваю тебя.