Павел Шмелев - Истории Дальнего Леса

— А вот это еще: что-то обоюдозаостренное. Это как? Растолкуй на нашем простом лесном языке. А то заковыристо все.

— Обоюдоострое… Это, грубо говоря, диалектика — и туда, и сюда. Вроде как и на земле, и на воде. Взять, например, бобра: живет и в воде, и на земле. В двух противоположностях сразу. Так и живет всю жизнь в этой своей диалектике.

Но тут Константин решил промолчать. Наверное, это случилось потому, что жизнь в двух противоположностях сразу вызывала у выдренка какой-то непонятный животный страх.

И все же последние слова Василия произвели на выдренка Константина совсем не такое впечатление, как памятные слова про народное признание для художника. Вот где впечатление было абсолютно неизгладимое и убийственно непонятное выдренку. Силился Константин понять, как это понимание может быть не при жизни, но бросил это вредное занятие и промолчал. И так постоянный мыслительный процесс, столь нехарактерный для Константина, изрядно утомил и напряг его до самой крайней невозможности. Понавыдумывали умники мудреных слов на нашу беду: и сами в них путаются, и нас всех путают!

А хорек Василий был удивительно горд тем, что даже выдренок Константин понял его экспрессивное произведение. «Все-таки понимает простой народ Дальнего Леса подлинное искусство, потому что нельзя не понять гениальное творение», — думал Василий и улыбался своим мыслям. Правда, о непонятной и далекой птице киви-киви он никогда не слышал, но все равно: ни одна птица не могла сравниться красотой и величием с его, хорька Василия, великим замыслом, смело воплощенным в нетленных творениях.

Выдренок Константин искренне проникся осознанием исторической важности момента и хотел сказать что-то умное и торжественное. Но боялся очередного словесного поноса Василия. Но и самому ничего особо толкового и торжественного на ум почему-то не приходило. Не был Константин великим оратором. Одни только междометия нестройными рядами сменяли друг друга в голове выдренка, а затем начали беспорядочно циркулировать и отчаянно проситься наружу. Он понял, что сейчас его может прорвать и сермяжная правда его соображений о творениях Василия просочится наружу, как фарш через отверстия в мясорубке. И тогда все может кончиться для него плохо. Совсем даже некрасиво и конфузно может получиться, а Константин ссориться с хорьком совсем не хотел.

Посмотрев еще раз на загогулину под названием любовь, выдренок Константин просто и рассудительно решил, что божий дар приходит и уходит, а ему еще жить рядом с Василием. Да и кто же ее знает, может, и такая любовь бывает, без бутылки березового сока не разберешь. Пожалуй, и двух бутылок на такую диковинную любовь не хватит. И если любовь была для него чем-то непонятным, то уж что за зверь такой под названием «импрессия», он вообще слабо представлял. До Константина не доходил глубокий смысл, который вложил в эти три свежевыделанные шкурки Василий. Если говорить абсолютно откровенно, то выдренок Константин совсем не находил никакого смысла в действиях Василия уже на протяжении долгого времени. Но соседские отношения надо поддерживать.

Выдренок подумал, что либо хорек опять перепил березового сока, что частенько с ним и раньше случалось и было для жителей Дальнего Леса и его окрестностей делом привычным, либо он в самом деле в этом мире чего-то не понимает.

В конце концов выдренок Константин, известный природной смекалкой, которая не раз выручала его в трудные минуты, нашел выход: сославшись на неотложные дела, он выскользнул от хорька. Меж тем Василий совсем не опечалился окончанию беседы с Константином, потому что приступил к созданию очередного нетленного шедевра.

Едва переведя дух от встречи с настоящим искусством, выдренок помчался на другой конец леса, чтобы рассказать об удивительных событиях единственному знакомому ему магическому персонажу — норке Анфисе. Уж она-то точно все сможет понять и доходчиво объяснить. Он так спешил, что, ворвавшись в домик Анфисы, столкнулся с ней в дверях. Норка, собираясь на свой обычный дневной моцион по берегу Серебряного озера, буквально вытащила его на улицу. Константин сбивчиво, своими словами пересказал Анфисе тот недавний разговор с хорьком Василием. Как только смог. Без особо мудреных слов, типа «обоюдозаточенного» или противоположности земной и водной жизни бобра.

Анфиса тяжело вздохнула.

— Вот беда какая с этими народными талантами из глубины Дальнего Леса и его окрестностей! — произнесла она, не выпуская выдренка из цепких лапок. — Ведь бывает же так: ударит кого-то случайная молния — и просыпается в душе спавший талант диковинный или дурь отчаянная и несусветная. Как повезет, смотря что Бог в ту душу при рождении заложил. Вот только чаще дурь встречается, чем истинный талант.

— А по мне, этот талант и есть самая дурь, — проговорил Константин. — Вот взять того же Василия: ведь изничтожит он почем зря весь запас ежика. Теперь мы кожаные котомки только и видели. Вот ведь какая дурь получается! И нет для меня никакой разницы между этим его новым безобразным талантом и подлинным сумасшествием. Талант талантом, да котомок больше не будет. А будет какая-то дурь нарезанная, которая только на выброс годится.

— Да, жалко, — согласилась с выдренком Анфиса. — Знатные у ежика получались котомки. Но все равно без ежика ничего не получилось бы. Уж больно сноровист он был в этом ремесле. А Василий совсем не такой. С его философскими вывертами не котомки делать, у него только закавыки и получатся. Он ведь больше рассуждать любит. Да…

Константин только вздохнул в ответ. Сам-то он ни на секунду не сомневался, что это и есть чистая дурь, но темен он был в вопросах высокого искусства. В глубине души у него закралось смутное сомнение по поводу такой изящной непонятности, как искусство вообще. Показалось Константину, что все искусство, вся эта долгая и кривая дорожка от самого первого наскального рисунка через черные квадраты до загогулин Василия и есть самая настоящая Дурь.

Ведь по всем сказочным понятиям был выдренок Константин еще молод да и по жизни слыл существом с незамутненным непонятными аллегориями и неземными фантазиями, практическим и конкретным разумением, без всяких там философий, катарсисов и божественных откровений. Настоящий трудяга, на таких все лесное сообщество держится. Тем и гордился немало. Да и березовый сок практически не пил. Ну разве что по особым праздникам лесным, дням рождения, дням ангела, именинам сердца, по поводу открытия сезона сбора ягод после лютой зимы, последней теплой недели осени и первого снега зимы. И всё. Больше ни-ни. Случались у него редкие приступы особо сильной тоски, которые без березового сока ну никак не проходили. Но это уж скорее лечение, а не выпивка…