Павел Шмелев - Истории Дальнего Леса

Вот и в этот раз: ну такая превосходная партия могла бы состояться. Настоящая аристократка. Из семьи быстро богатеющих американских овощей. Встречались они недолго, но только так ей жалко становилось Чиппо, что хотелось плакать. Другая бы убежала — и все сразу закончилось, а эта нет: она любила свои страдания и слезы, считала их символом любви. А Чиппо и рад был дарить ей свое сердце.

Так бывает в любви: мы просто не знаем, кто мы на самом деле. Мы дарим свое сердце, не понимая, что от этого иногда хочется плакать. Многие ищут свою судьбу, стремясь к непознанным и манящим особам разного цвета, вкуса и запаха, не понимая, что уж если угораздило родиться луковицей — то нужно тебе в этой жизни лишь немного воды и тепла от неиссякаемой доброты дневного светила, лучи которого ученые мужи всё стремятся разложить на цвета небесные, а не шибко ученые — просто им радуются. Ну и спасительной влаги, воды простой, не обогащенной чудесами нашего сумасшедшего века и совсем не огненной. Той, которая не дает засохнуть корням. И если ты в душе луковица, хотя внешне, может, и не похож совсем, оставь катарсисы всякие и томления другим тварям земным и росткам божьим. Не дари свое сердце всем подряд, не рви душу, вызывая рыдания.

А с другой стороны: мы ничего не знаем наверняка. Жизнь удивительна и непредсказуема. Кто же возьмет на себя смелость утверждать, есть ли на белом свете особая луковая любовь или нет ее вовсе. А если так, то, может быть, и найдет счастливая луковица благодарного «плакальщика»…

— Ах-ах, ах-ах, — вздохнула сова Василиса, которую этот рассказ переполнил нежными чувствами до такой степени, что она не могла остановиться. Но, наконец переведя дух после чтения, принялась приводить в порядок свои перышки. — Вот ведь и о слезах, и никакого «катарсису» тебе нет. А любовь как раз есть. Светлая такая история, хоть и коротенькая совсем. Мне очень понравилась.

— А вот мне не понравилась совсем, — размеренно промолвила норка Анфиса, — абсолютно не понравилась. Эта история, если честно говорить, попроще будет. Но дело даже не в этом. История просто откровенно глупая какая-то получилась. Кто же только такое пишет! Что это за радость — плакать от любви всю жизнь. Плакать и без такой напасти, как любовь, можно совершенно спокойно. Догадывалась я об этом — недаром лук никогда не любила. Пока разрежешь его, прямо-таки обрыдаешься, если нож не смочишь вовремя. Точно, есть в этом луке какая-то вредная стервозность. Ну да ладно, все это фантазии.

— А мне все равно история понравилась. Легкая такая. Сама же про катарсис мне наговорила, — произнесла Василиса. — Вот, он самый и есть, непрерывный и в чистом виде. Полное очищение всей-всей душевной внутренности посредством природного натурального средства. Со слезами и беда постепенно уходит, раз за разом. И луковица полезная…

— Нет у души никакой внутренности: она таинственная и непонятная вещь в себе, но определенно без внешности и внутренности. Все о ней говорят да песни чувствительные поют, а живьем никто никогда и не видел. Многие верят, что она есть, а некоторые совсем не верят. Да и постоянный катарсис — никакая не любовь, а просто беда страшенная. Представь, ну сколько можно очищаться? Это просто такое состояние вредное природной неустроенности и особенного коварства, — со знанием дела заключила Анфиса, заваривая лесной зеленый чай с малиной. — Вот что, Василиса. Бог с ними, с этими луковицами итальянскими. Не бери ты себе в голову это. Ты сова солидная, хорошо басни читаешь, душевно. Всякую глупость несусветную так преподнести можешь, что даже мне верить в нее хочется. Это тоже особый талант. Вот и последняя затейливая вещица: хоть, откровенно говоря, и глупая совсем история, а душу чем-то согревает. Может, и не такая уж она и глупая. Завтра у нас художественный салон должен состояться, а Василий хоть и обещал, но опять сорвался. Тяжело с этими художниками-инноваторами из народной гущи. Вот ведь инфузорий какой: опять напился своего любимого березового сока ну просто до абсолютного безобразия. Вместо новой серии сделал только пару загогулин, и всё. Маловато для новой презентации будет. А тут ты со своими рассказами. Очень даже интересно получилось бы у тебя, душевно. Так что давай выручай. Надо тебе будет выступить завтра с этими своими новыми «экзерсисами». Ну и добавь от себя что-нибудь для драматизма. И нам с Василием поможешь, да и тебя на путь сочинительский подтолкнем. При хорошей рекламе и паре выступлений запросто запишем тебя в знатные писатели. Нужна нам такая творческая личность, и тебе интерес прямой. Соглашайся. Дело выгодное и почетное.

Вот так, нежданно-негаданно, за легким вечерним разговором о литературе да чашкой чая, появился в лесу еще один деятель искусства. И не просто какой-либо ваятель природный или критик, а самый что ни на есть настоящий мастер художественного слова. Только не будем произносить его вслух, слово-то заветное…

Зима после нелегких сомнений и тягостных раздумий решила все-таки прийти в Дальний Лес. Заняла она наконец свое исконное место согласно расписанию вечно сменяющих друг друга сезонов извечного калейдоскопа времен. Поплутала зима, конечно, изрядно на извилистых дорогах Вестбинского королевства, забрела в пару соседних горных республик, переправилась через пролив моря Страсти и наконец прибыла со всей своей белоснежной пушистой свитой в Дальний Лес.

Но никто не был на зиму в обиде: главное, что она все-таки пришла и, нисколько не ленясь, сразу же взялась за ожидавшие ее неотложные дела. Деловая и холодная красавица-зима торопливо, но весьма основательно замела пушистым снегом все лесные дорожки, беспокойное и мокрое волнение озер и прочих водоемов умело покрыла тонкой, но очень крепкой коркой льда на особую несказанную радость многочисленным любителям фигурного скольжения по загадочной и блестящей глади рек и озер, закованных в надежный и прозрачный панцирь.

Закончился затяжной период тягучего межсезонья с бесстыдно голыми ветками почтенных и степенных деревьев Дальнего Леса и его окрестностей. Наступило время настоящих зимних холодов, но деревья получили в подарок удивительно элегантные пышные белые шубы. Причем каждому дереву досталась своя шуба, созданная по индивидуальному фасону, с учетом прошлогодних заявок и пожеланий. А западный ветер семейства Голдстрим старательно расчесывал эти шубы всякий раз, когда пролетал мимо Архипелага Сказок и не очень спешил. Жизнь в лесу тем временем вовсе не замерла, она просто изменилась и, по меткому выражению хорька Василия, «пошла вглубь». Можно сказать, зимой у жителей Дальнего Леса совершенно иной стиль жизни.