Мария Галина - Ганка и ее эльф

Мать молчит, и только бледнеет, так быстро, что глаза кажутся совсем черными — и очень большими.

— Ты-то мне веришь? — с тоской спрашивает Ганка.

— Верю, — сухо говорит мать.

— И вовсе я тогда ничего не накликала. Само так получилось.

— Знаю, — эхом откликается мать, — само так получилось.

Мысли ее заняты чем-то другим. Потом она решительно говорит:

— Иди в хату. И дверь заложи. И носа на двор не кажи, поняла?

— Поняла, матуся. А что…

Та коротко махнула рукой, показывая Ганке, чтоб та заткнулась.

— И Василя никуда не пускай. И меньших. Даже на двор не пускай. Ясно?

— Ясно… А что…

Мать, отстранив ее, сняла с гвоздя кунтуш, торопливо натянула его и накинула на голову платок.

— Ты куда, матуся?

— До отца Маркиана, — мать вздохнула, — куда ж еще?

— Так что, выходит, есть тролли?

— Есть, есть, — мать протиснулась мимо Ганки, кисть платка мазнула Ганку по лицу, — как не быть.

И, уже у двери, так что Ганка едва разобрала:

— Обещал вернуться, вот и вернулся… ох, ты, боже ж ты мой…

Ганка отбежала к окошку: мать торопливо бежала в сторону крытой гонтом церкви, углы платка и черные косы, казалось, летят за спиной сами по себе.

— Что там такое, коза?

Ганка вздрогнула.

Роман не спал, он приподнялся на постели и морщился, потому что холстина прилипла к обожженной спине, и он пытался отодрать ее, осторожно шевеля плечами.

— Так… матуся пошла до отца Маркиана.

— Зачем?

Ганка еще раз выглянула в окно.

Десятка два зеленокутских мужиков бежали в направлении леса — все они держали наперевес кто вилы, кто топоры, впереди с ревом несся отец Маркиан, сам огромный и страшный, как тролль, и размахивал тяжеленным кадилом.

— Тролля бить побежали, — сказала она деловито. — Ты, Роман говорил, не бывает троллей, а матуся мне сразу поверила.

— Раз побежали бить, значит, есть, — криво усмехнулся Роман. Потом еще сильней сморщился от боли и сказал, — ты мне тряпку-то на глаза положи. Печет…

— Сейчас. — Ганка намочила холстину в миске с отваром, отжала ее и осторожно положила Роману на глаза — тот их пытался закрыть, но не смог, и полоски белков виднелись меж веками.

Прохладная тряпица, видно, принесла ему облегчение, и лицо Романа расслабилось.

— А знаешь, коза, — он осторожно откинулся на подушки, — я однажды видел ледяную девку. Вот как тебя.

— Правда? — Ганка подумала, что ее-то, Ганку, Роман из-за тряпицы как раз и не видит.

— Давно, тебя еще и на свете не было. А я тогда на спор в горы пошел. С парнями поспорил, что, мол, не побоюсь. Вижу — тень на снегу… Смотрю — стоит. Холодно, а она босиком… И на голове — венок из горных подснежников. Красивая. Только пугливая очень. Знаешь, все врут про них. Ничего они не отбирают разум. Они сами нас боятся. Я улыбнулся ей, и она мне, Ганка, тоже улыбнулась. Зубы мелкие, белые, а глаза зеленые. Наши девки все чернявые, а эта беленькая. Вот, сколько я не вспоминал, а сейчас вспомнил…

— Что ж ты, — спросила, помолчав Ганка, — даже и не поцеловал ее?

— Да я сам испугался… Только я к ней — он вышел. Тролль. Огромный. Как гора прямо. И как зарычит… На нее, на меня. Она шасть — и нет ее. Они их стерегут, тролли.

— Что ж ты вчера говорил, что троллей нет? — упрекнула Ганка. — Что я выдумала все?

— Испугался я тогда, — Роман вздохнул под своей тряпицей, — как дал деру… так никому и не сказал.

— А я-то… — Ганка не успела докончить, потому что дверь вдруг затряслась от ударов снаружи.

— Тролль! — она взвизгнула и прижала руку к губам.

— Ганка, — кричали из-за двери, — открой, открой скорее! Это же я! Открой скорее! Он за мной гонится! Открой же!

— Кто это? — Роман приподнялся на постели, и начал воспаленной рукою осторожно стаскивать с лица тряпицу.

— Это… — Ганка не договорила, подскочила к двери и убрала полено, которым дверь приперла. Василь и двое младших сидели, сбившись в кучу, испуганно сопя. Ганка сама их напугала, чтобы не бегали — мол, если выбегут на двор, придет страшный тролль, съест их…

Где же матуся? — подумала она мимолетно, — пошла до соседей? Или так и осталась в церкви?

Листик ворвался в хату и стоял теперь, дрожа и озираясь, тощие ребра ходили ходуном.

— Ганка, Ганка, я его видел! Он такой страшный!

— Эльфенок, — сказал Роман, — провалиться мне опять в кучу, эльфенок! Кого ты привадила, коза?

— Он такой страшный, — повторял Листик, он был слишком перепуган, чтобы обращать внимание на Романа, — он рычит… и он огромный, Ганка, огромный!

— Так я… — Ганка с натугой вновь пододвинула к двери полешко, — это ничего… Он же безвредный, эльфенок. Это мой Листик!

— Безвредный? — Роман пытался встать, но обожженная кожа саднила, и оттого он шипел от боли. — Эта нечисть? Выгони его или я сам его вышвырну. Хочешь, чтобы тролль пришел за ним сюда?

— Ганка! — эльфенок охватил ее руками, прижался к ней, и у нее, несмотря на страх, стало горячо и сладко где-то там, внутри. — Спаси меня, Ганка, не отдавай троллю!

— Не отдам, — Ганка и сама охватила эльфенка руками, так они стояли посреди хаты, обнявшись.

— Совсем сдурела, — сказал Роман и, нащупав кочергу, крепко ухватил ее обгорелой рукой. — Убирайся отсюда вместе со своей нечистью!

Роман подумал, я зачарована. Я сама уже как некрещеная лесная тварь, лихорадочно думала Ганка, обнимая эльфенка — а раз так, то можно отдать меня троллю. Я ж сглазила его, Романа, когда он упал в кучу…

— И пойду! — не выпуская эльфенка из объятий, она шагнула к двери, но тут клятый эльфенок ужом выскользнул у нее из рук и хихикнул!

— Да никто за мной не гонится!

Весь его видимый испуг прошел, и дышал он теперь спокойно, и лукавую рожу скорчил…

— Ах ты, нехристь поганая — устало сказала Ганка.

— Убирайтесь отсюда, — Роман взвесил кочергу в ладони, — оба!

Эльфенок вновь подскочил к двери и легко отодвинул тяжелющее полено.

— Пошли, Ганка, пошли! Тут страшно, душно, тесно. Я не люблю, когда душно-тесно. Тут воняет…

Он сморщил нос.

Пахло, и правда, не очень-то. Роман болен, думает Ганка, а от больных всегда пахнет известно как.

— Да, но тролль?

— Нету никакого тролля, — хихикнул эльфенок, — я обдурил тебя. Хотел напугать — вот и напугал.

— Зачем?

— Так просто, Ганка. Ты на меня рассердилась, и я тебя напугал. Больше не сердишься?

У бедной Ганки голова пошла кру́гом… Задурил ее эльфенок, совсем заморочил, так что она, Ганка, уже и не понимала, где правда, где ложь. Клятая лесная тварь, нехристь. А ведь отец Маркиан и все зеленокутские мужья носятся сейчас по лесу с вилами и топорами…

— А… царапины на дереве?

— Старые грабли я украл. Забрался на дерево, ну и… Ох Ганка, Ганка, я ж люблю тебя, разве я повел бы тебя в сердце леса, если бы там ходил страшный тролль?