Олег Фурсин - Сказка о семи грехах

Каркнул ворон на Аринином плече сердито. Взмыл к потолку под крышу, в дырищу, где торчал железный прут нашего немца (опосля, опосля расскажу, недосуг пока!). Соловьем обернулся, воротился, присел на плечо к Григорию. Залился, чувство сердечное изливает.

Батюшка аж глаза прикрыл в отчаянии сердечном. Что тут, в самом деле, сделаешь. Нашли управу на козла, против блуда, значит. Поди поспорь, другого-то нет ничего.

— Гуня, — сказал я коту, наклонившись и погладив его, — добудь мне мышь аль крыску какую, с тебя причитается, должон ты мне…

Батюшка смотрел на меня в изумлении.

Данила после Хаоса-то и дури русской, он уж не особо удивлялся мне, но тоже смотрел как-то… жалостливо. А зря.

Я-то понимал все, а они… Хоть и бежало время, летело, рвалось в тот день; но, конечно, так быстро, как исполнил Гуня мой приказ, оно бегать не умело. Был тут, не стало, и снова с крыскою в зубах. Гуня крысу перед ногами моими сложил, а та и попискивает тихо, усами шевелит, но никуда не бежит. Куда ей от Гуни-то…

— Уж как крыса-то усердна, все знают? — Какое такое уныние у крысы может быть? Ей бы пыл поумерить немножко. Вот против уныния и встанет.

Батюшка перекрестил все вокруг.

Барин вдруг мой встрепенулся. Надо сказать, я, как возвернулся в церковь, рогожный мешок в руки барину и сунул. И тут вот барин отличиться захотел. За веревку-то потянул, чтоб развязать.

— Ерема, холоп мой, дюже умен, как вы изволили заметить, батюшка. Он тут живое что-то принес, шевелится…

Ну, я на барина-то напрыгнул, мешок из руки его хвать.

— Не надо! — кричу. Арину разбудите!

Пришлось объяснять. Батюшка говорит:

— А делать-то нечего. Ну, держите пока петуха в мешке, он сомлел, помолчит пока. А если бы даже ведьмою проснулась, ахти мне, глупому, доверчивому, то ведь говорят: семь бед — один ответ. Так и станется. Если среди нас есть тот, кто носитель греха в его крайнем выражении, то пусть будет и Гордыня, Петухом выражаемая…

Во как сказывал.

Весьма не согласен был барин с тем, какая ему в нашем театре роль досталась. Промолчал, однако, супротив мира не пошел.

— Данила, — протянул тут Григорий задумчиво. А вот как чревоугодие победить? С одной стороны, свинья, с другой… Кто? Вот ответь ты мне.

Данила заорал в ответ:

— Марш за овцой, Гриня! Ищите, да обрящете. Бери то, что дают, сиречь — овцу. Подумаем.

Ну, понесся Гриня. Скоро и возвернулся с добычею…

Немец-перец-колбаса выручил с чревоугодием. Смотрит, мы собрали живность всякую. Улыбнулся, из кармана одежды своей несуразной коробочку маленькую достает, Даниле протягивает. Открыли коробочку, там — сверчок. Скок-поскок…

Данила решение принимает:

— Пусть умеренностью будет. Немец в кармане таскает, его подарок. Умеренней немца трудно по свету найти. Живность хозяина отражает, не так ли? Собаки на хозяев похожи, да и коты чем-то. Твой, Ерема, котик, справедливостью у меня будет, например. Супротив алчности его поставлю. И не возражайте: нет в заклятии указаний, кто кем будет. Собрали всех, и ладно. И хорошо…

Мы времени своего не знали. Во сколько уложились, тоже не помнил никто.

Готовы мы были. Не сказал бы, что не было сомнений. И сомнения, и страх были. И много чего еще мешалось в душах. Но знали, что все сделано, как положено, а там уж как колея вывезет. Знамо дело, что не обкатанная колея, так что ж — не ездить? Об этом и не помышлял никто.

Приоткрылась дверь тяжелая, железом окованная.

Скользнула тень в церковь. Из окон свет-то еще, пусть и сумеречно, падает. В обличии Петра Алексеевича появился Черный, видать. Ну, он в полумрак попал со свету, это раз, он к врагу в стан пришел, это два, и три, это то, что надобно ему осмотреться. А дверь захлопнулась. Не уйти теперь Черному через нее; Ганс этот оказался весьма на всякие шутки изобретателен, вот так-то отпустишь дверь, замочек хитрый защелкивается…

Немец, ахнув, что-то торжественное сказал. Вот этакое, Данила мне опосля написал: SALIGIA. [33] Первые буквы латинских соответствий названий семи грехов складывают слово SALIGIA. Т. е. 1 — Superbia — гордыня, 2 — Avaritia — алчность, 3 — Luxuria — похоть, 4 — Invidia — зависть, 5 — Gula — чревоугодие, 6 — Ira — гнев, 7 — Acedia — уныние.

Рассмеялся Черный. Так-то рассмеялся… От того смеха холод по коже, в коленках дрожь.

Вот тут я к Гуне наклонился, кота пригладил:

— Давай, родной!

Взвизгнул кот мой:

— Боюсь!

Батюшка всем телом задрожал, услышав. Он уж и так, не переставая, крестился и бормотал; тут его вовсе прошибло.

Не до батюшки мне. После объяснимся, коли Черного победим. А нет, так объяснять не придется.

Гуня понесся! Ой, не стрелой он летел, как говорится. Он молоньей, ветром, как Бог свят. Только не котом. Гуня, он домовым помчался. Неудобно ему в обличье кота бегать. Вот и получилось, что черный шар вокруг Окаяшки, с красными всполохами: как был Гуня в рубахе красной, как мы встретились, так в ней и остался.

На спине у Гуни мешочек, котомка, рогожный. Дырок понаделано в рогоже. И сыплется из Гуни, из мешка его, то есть, трава чертогрыз, чертополох сушеный, семя льна. А еще порошки какие-то, мне Ганс дал. И очертил Гуня ими большой круг возле Черного.

Тот и сам не промах, попытался Гуню схватить. Только не игра между ними. Гуня мой жизнью рискует. Не пощадит его Окаяшка, коли схватит. А известно, коль жить захочешь, еще и не так сумеешь вывернуться.

Успел и Гуня вывернуться, и круг очертил. Бежит обратно. От ужаса прямо батюшке нашему под рясу. А тот не растерялся, еще и прикрыл домового полой. Для надежности, значит.

Настало тут время немца, Ганса нашего. Нужно было, чтоб вспыхнула черта. Науку умник наш применил, ждал спокойно. И дождался. Два вещества смешались, высыпавшись из рогожи, а смешавшись, дали огонь. Запылал, заалел круг возле Черного и нас.

А Григорий, пока бегал мой барабашка, ножом очертил малый круг в большом; круг, нас включающий, обвел его углем, после лучиной сосновою прожег, отрезанный круг наш святя.

Оказался Черный в круговой черте; а мы в двух сразу.

Мы в защите. Он под ударом.

Вспыхнули вдруг разом сотни свечей. Ганс это. Он это, со своими стеклами от телешкопа. Он свечи не один день нитью окунал в вонючую смесь какую-то. Вот сейчас навел луч на них, как сказывал Данила, усиленный, они и вспыхнули. Господи, как это? Эстаунлихгевайзе! Свят, свят!

Не понравилось Черному.

Стоит он в кругу пылающем, переступить не может. На ярком свету, на обозрении всеобщем.

А батюшка к чтению заклятия Добра приступил. Ко второй половине, о которой говорится: «Это прочтешь, когда враг пред тобой воплотится…».

А он воплотился. Время читать.

Взяли мы, семеро мужей, семь свечей цвета черного (опять же Ганс, на все руки мастер, расстарался). Встали за спиной у батюшки шестеро. Одеты все не по-людски. Обувка с правой ноги на левую, с левой на правую. Одеяния все вывернуты шиворот навыворот…