Rakot - Укуренный мир. Том 4. Путь домой [СИ]

– Готово, – сообщаю через несколько минут, – пусть теперь поспит, а утром будет как новенькая, – честно утираю воображаемый трудовой пот, вся операция заняла почти полтора часа, с учётом «заточенного под человеков» инструментария Симбы и моего опыта – бездна времени.

– Она ведь всё помнит, так? – без эмоций, ровным голосом спросила Илия.

– Скорее всего, да, – врать я не видел смысла.

– Ты не смотрел? – фон Айнцберн подняла на меня алые глаза.

Вот что ей ответить? Что и так примерно представляю что там увижу и поэтому боюсь даже пытаться? Что меня и так раздирает от желания устроить маленький филиал Ада для отдельно взятой семьи, а после получения личных воспоминаний жертвы Мато Зокена, не факт что и активированная Маска Демона поможет удержать себя в руках? Я уже не то существо, каким был даже в начале своей жизни в Фиоре. Мои эмоции уже не связаны с химическим составом крови. Да, собственно, и не были никогда связаны – в массиве клеток симбионта никакой крови нет. Бой с Берсеркером наглядно доказал, что даже Боевой Режим теперь не защищает от сильных переживаний. Можно сказать, я окончательно сроднился с природой симбиота и теперь оперирование его возможностями для меня не тяжёлое переключение огромных тумблеров и рычагов на стене, а просто шевеление пальцами. И Боевой Режим уже не меняет алгоритм работы системы, а лишь дополняет её, став этакой второстепенной функцией программного обеспечения, вроде включаемого текстового редактора. А ведь я – это я. Стоит мне эмоционально за что-то зацепиться – и уже не отдам. Сама Илия тому пример – хотел выдрать, как сидорову козу, а уже позволяю себе уши пытаться оторвать – всё лишь бы не плакала и поскорее забыла пережитые страх и боль. Что будет, если я увижу прошлое Сакуры? Как к ней подсаживали этих червей и что она испытывала в тот момент? О чём думала? Кого звала на помощь? Я же после этого не только её, я Рин удочерю! Но…

Но.

Я не могу не посмотреть. Пусть всё это понимаю, но не могу. С вероятностью в восемьдесят девять и сорок три сотых процента психика и личность этой девочки критически повреждены. Не настолько критически, как было у четы Лонгботтомов в мире Поттерианы, но трещины и вырванные куски быть обязаны. И никто, кроме меня, не сможет их тут залатать…

– Я не хотел отвлекаться перед операцией, – даю ответ белокурой девочке. – Если я прав, там мне тоже придётся повозится с лечением, а это лучше делать при здоровом остальном организме. Но хватит об этом. Рин, – поворачиваюсь к не проронившей с начала моих манипуляций ни единого слова девушке, – в какую спальню её лучше отнести?

– В её собственную, – словно ожидала моего вопроса, без запинки ответила юная чародейка. – Пойдём, я покажу, – и развернулась к двери.

Сакуре снился сон. Она уже забыла с чего он начинался и что в нём происходило. Это было что-то неприятное, страшное, но уже нет. Боль прошла, исчезло волнение. Её погрузили во что-то тёплое и мягкое. Оно не шевелилось и не дрожало, не семенило тысячами лапок по её телу, не щекотало кожу миллионами усиков, не холодило панцирями и выделениями, не кололо вгрызающимися жвалами… Оно было неподвижным. Сильным. Успокаивающим. Внутри него было хорошо и не страшно. Как будто большое, пушистое и тяжёлое одеяло в белой накрахмаленной простыне, которым её когда-то давно укрывала мама во время зимы.

Это что-то было разумным, но молчало. Оно ничего не хотело от Сакуры, но как будто хотело дать что-то ей. Тепло, распространяющееся от него, грело, выталкивая из неё что-то нехорошее. Что-то липкое и знакомое, но о чём не хотелось помнить. Это что-то пыталось сопротивляться, цеплялось за её воспоминания, стремилось вытащить их перед её лицом, но отступало, а воспоминания блекли. Чёрный ветер, который не получалось почувствовать кожей, но который, почему-то, было видно, сдувал их, отгонял от неё, обращался россыпью ослепительных снежинок и тут же воздвигал из себя отливающие серебряной лазурью стены, которые не давали тому липкому пройти внутрь.

А потом её качали, как будто кто-то очень-очень большой взял на руки и прижал к груди, щекоча макушку острой бородкой.

Папа…

Он что-то тихо и заботливо говорил, гладил её по голове и она засыпала, хотя не хотела засыпать. Хотела остаться – слышать голос, чувствовать прикосновение рук и ощущать эту большую, тёплую грудь под своим маленьким телом.

Безопасность…

Что-то мягкое и незыблемое вновь окутало её со всех сторон, вымывая переживания и делясь теплом заботы. Забота тёплая и очень мягкая, как серые рукавички из заячьего пуха, теперь она это знала. А ещё есть что-то чёрное, злое, опасное, оно горит, как раскалённый металл, и морозит, как северный ветер, оно рядом, но оно не тронет. Это ярость, но не на неё. Она ничего не сделала и не виновата – ярость так говорит. Ярость тоже мягкая и тёплая, только немного колючая, как одеяло из верблюжьей шерсти.

Спокойствие…

Оно холодное и белое, как свежевыпавший снег. Но не неприятное. Не холодящее, как что-то другое, что она раньше помнила. Оно обнимает и шепчет, что-то доброе. Не так как папа и мама, но приятно.

Кто-то сжал её руку – и стало вновь тепло. Уютно и мирно, как когда-то очень-очень давно. И появился луг полный цветов. Он бежала и смеялась, с трудом поспевая за быстрыми шагами старшей девочки, которая что-то хотела ей показать. И всё было хорошо. Очень хорошо. Как и обещал чёрный ветер…

Отпустив виски девушки, я выдохнул и открыл глаза. Маска Демона всё-таки легла на лицо и, пусть не полностью, но помогла справиться с чувствами. Рин с окаменевшим лицом сидела у кровати держа сестру за руку и хоть даже в теории не могла видеть и сотой части того, что увидел я, каким-то образом всё знала. Сестринское сердце, банка с магическими червями или сродство душ, но она знала. И я не мог даже удивиться по этому поводу, уже хотя бы потому, что мои мысли сейчас были заняты совсем другим.

– Я убью его, – тихо проинформировала Рин. Без истерик, без надрыва, просто объявила о своих намерениях. И я был твёрдо уверен – пойдёт и будет пробовать убить. Даже в одиночку.

– Тогда нам нужно поспешить. Он уже знает о гибели червей и может попытаться сбежать.

– Сефирот… – льдистые в ночной темноте глаза Тосаки повернулись ко мне, отражая ещё едва осознанный самой девушкой вопрос.

– Даже не думай об этом спрашивать, – возможно чуть более жёстко чем надо, оборвал её я.

– Но ведь я… дальний круг, – ничуть не смутилась Рин, продолжая прямо смотреть мне в глаза.

– Уже нет. Возможно ещё не семья, но… – поворачиваю лицо к умиротворённо сопящей на кровати Сакуре, – его душу я отправлю в мир, где существует такая боль, о которой он и понятия не имел.