М. Волошина - Дни и ночи Невервинтера

— А еще ты умеешь вести за собой. Ты стремишься к идеалу и идешь к своей мечте, — торжественно изрекла Эйлин, надеясь, видимо, сразить его наповал таким сильным аргументом.

Касавир хмыкнул.

— Что, звезды прямо так и сказали? — Он пожал плечами. — Я 16 лет только и делал, что куда-то шел. И судя по тому, в какие дебри и тупики я попадал, мечтами там и не пахло.

Он задумался. Были ли вообще в его жизни желания, которые можно было бы отнести к категории «мечты»? Стать моряком? Построить яхту и уплыть куда подальше? Он усмехнулся. Принести хоть кому-то какую-то пользу своей жизнью или хотя бы смертью? Да, было и такое в двадцать лет. Были моменты, когда они ни о чем не думал так страстно, как о возможности съесть кусок мяса, упасть на сносную кровать в безопасном месте и проспать двое суток. Тоже на мечту не тянет. А сейчас? Какие там мечты, когда неизвестно, доживешь ли до завтрашнего вечера?

— А сейчас? — спросила Эйлин в унисон с его мыслями.

— Сейчас…

Касавир прижал ее к себе одной рукой, другой мягко взъерошил ей волосы и поцеловал в макушку, как ребенка.

— Странный у нас с тобой разговор получается.

— Почему? — поинтересовалась она.

— А ты будто не понимаешь. Рассказываешь какие-то байки Гробнара, которые он, скорее всего, сам и придумал, а я развешиваю уши. — Он покачал головой. — А ведь неизвестно, что случится завтра. Может быть, кто-то из нас станет частью истории, а может, — он отвернулся и, вздохнув, посмотрел на небо, — может, и сама история закончится вместе с нами.

Звезды, как всегда, холодно мерцавшие, словно мелкие бриллианты, рассыпанные по черному бархату, подтверждали свою полную непричастность к судьбам тех, кто смотрел на них снизу.

— А может, это застывшие слезы? — Тихо произнесла Эйлин после долгого молчания. — Слезы божеств, которые оплакивали и продолжают оплакивать наш грешный, несовершенный, но прекрасный мир.

Подумав немного, она сказала скорее утвердительно, чем вопросительно:

— Ты ведь не боишься завтрашнего дня.

Касавир оторвался от звезд и посмотрел ей в глаза.

— Нет, не боюсь, — сказал он. — Смерть не раз проверяла меня на прочность. Я должен сделать то, что должен, и меня не волнует цена, которую мне придется заплатить. Но…

Его голос вдруг стал ломким и надтреснутым, как звук цитоли, извлекаемый срывающимися пальцами смертельно уставшего музыканта.

— Все стало не так с тех пор, как в моей жизни появилась ты. Иногда у меня возникает чувство, что всякую минуту, когда я рядом с тобой, я подвергаю тебя опасности.

Она потерлась щекой об его плечо и вздохнула.

— Знаешь, вообще-то серебряный осколок угодил в меня. Так что, еще не известно, кто кого подвергает. Я — единственное существо из всех нас, у кого действительно нет выбора. И не было. Это моя ноша, — она повернулась и посмотрела на него, — понимаешь?

— Да, — согласился Касавир, — и я ничего не могу сделать, чтобы избавить тебя от нее.

— Касавир, а разве до сих пор мы не занимались тем, что играли в прятки со смертью, приближаясь каждый день к своей цели? — Она пожала плечами. — Если смерть захочет поиграть с нами завтра, многим ли она будет отличаться от той, что была сегодня или месяц назад? Только цель стала ближе, а значит, шансы нарваться на неприятность чуть-чуть возросли.

Эйлин робко улыбнулась, словно убеждая в чем-то то ли его, то ли саму себя.

— Считаешь, это самоуспокоение и дурацкий оптимизм?

Касавир молчал. Она дотронулась рукой до его слегка колючей щеки и стала поглаживать и ощупывать ее кончиками пальцем, словно стараясь запомнить это ощущение. Улыбнувшись, он прижал рукой ее ладонь и потерся об нее подбородком. Она со смехом отдернула руку. Он посмотрел на нее извиняющимся взглядом и, с преувеличенной осторожностью взяв пострадавшую руку, стал покрывать ладонь поцелуями. Эйлин рассмеялась и взъерошила ему волосы.

— Ты в своем репертуаре. Придумай уже что-нибудь пооригинальнее.

Касавир посадил ее к себе на колено и обнял. Ей захотелось свернуться клубочком в его руках и закрыть глаза, как маленькому котенку, которого засунули за пазуху.

— А я вообще неоригинальный. Даже не знаю, как девушке вроде тебя не скучно с таким неоригинальным типом. Я, кажется, уже говорил, что люблю тебя?

— Два раза, — ответила Эйлин, улыбнувшись и обняв его за шею.

— Вот видишь, я еще и кавалер никудышный, — констатировал он, — но одно могу сказать наверняка, — он перестал улыбаться и взглянул ей в глаза, — мое сердце принадлежит тебе, Эйлин. И будет принадлежать всегда, что бы ни случилось. Когда-то я желал себе смерти и искал ее, потом стал презирать ее и играть с ней.

После паузы он тихо добавил:

— Но, видит бог… никогда еще мне так не хотелось жить, как сейчас, когда ты со мной. И никогда еще смерть не казалась мне такой… осмысленной. Потому что есть ты. И я готов умереть… за тебя.

Эйлин подняла голову и посмотрела на Касавира, медленно качая головой.

— Нет… нет. Смерть всегда бессмысленна. Это несправедливо. Это ведь я втянула тебя в неприятности. Нет, я не могу тебе этого позволить.

Она помолчала немного и вдруг, как будто поняв что-то, обхватила его голову и прижала к своей груди, словно боясь его отпустить.

— Не могу, — прошептала она, — я хочу, чтобы ты жил. Чтобы вернулся в родной дом. Мечтал. Строил планы. Любил. Со мной, без меня — неважно. Ты достоин этого, слышишь?

Она взяла его лицо в руки и заглянула в глаза. Родные. Видевшие жизнь и смерть, радость побед и горечь поражений, славу и бесчестье, привыкшие к одиночеству и лишь недавно узнавшие любовь. Узнавшие, что нужны кому-то вот такими — запавшими, покрасневшими от бессонницы и напряжения усталыми глазами седеющего мужчины. Эйлин вглядывалась в лицо Касавира сквозь пелену слез, не замечая, как судорожно сжимает его в ладонях.

— Даже если меня саму затянет в эту чертову тьму, я тебя вытолкну, слышишь? — Яростно прошептала она и сорвалась на крик: — У меня хватит сил, так и знай, и не смей сопротивляться!

Касавиру показалось, что даже тихо переговаривавшиеся стражники умолкли, услышав разнесшийся над крепостью хриплый от слез голос. В наступившей звенящей тишине ее слова отзывались эхом в его ушах. По спине пробежал холодок. Он сглотнул. Не так. Неправильно. Так не должно быть. Он сжал ее плечи и хотел что-то сказать, но Эйлин не желала слушать. Она стала быстро покрывать поцелуями его глаза, лицо, губы, обняла его и, уткнувшись в его плечо, вытирая об него слезы, еле слышно произнесла:

— Потому что я люблю тебя.

Касавир сидел, глядя в одну точку, обняв ее и давая ей выплакаться. «Успокойся, — говорил он сам себе, машинально поглаживая девушку по голове, — ты все равно не дашь ей сделать этого. Это… нервы. Это пройдет. Глупая… как она не понимает». Когда, всхлипнув в последний раз, Эйлин подняла голову, он молча протянул руку, и, дотронувшись до ее виска, вытер слезу большим пальцем.