Денис Пылев - Рассказы Мистика

— Вот так, тварь! – рявкнула она совсем не по-женски. Но уже в следующий миг она взвизгнула, словно обычная смертная, когда плоть демона стала с невероятной скоростью превращаться в зловонную слизь, которая, проливаясь на песок, исчезала из этого мира.

— Вернулся к своим хозяевам, пес, – сказала подошедшая Хесстах. Ее тело покрывала кровь, но выглядела она бодрой, хотя и кривилась, держась за правый бок. Из всех троих ей досталось больше всех. «Ах, какой шанс вернуть все назад, как было до сегодняшнего дня, – подумал про себя Иеремия, исподтишка наблюдая за реакцией Л’лалансукуми». И правда, та не спускала с Хесстах взгляда исподлобья, как только демон истек слизью. Но Уланари была не в том состоянии, чтобы следить за соперницей. И, конечно же, упустить такой шанс богиня удовольствий не смогла.

Едва Хесстах подошла, кривясь, к месту битвы, как Л’лалансукуми, словно распрямившаяся пружина, кинулась на свою недавнюю союзницу, в полете выпуская когти. Наемник вскрикнул, пытаясь привлечь внимание одной из Уланари, но понимал, что та не успеет отразить внезапную атаку. Иеремия отвернулся, понимая, что все кончено – сейчас вероломная дрянь убьет Хесстах, а затем покончит и с ним. Сил на бой у него больше не осталось, со смертью демона ушла и сила Маджары, данная взаймы. На краткий миг он увидел ее призрачный лик, тающий, словно мираж. Она улыбалась и выглядела точно так, какой показалась ему во время видения в Храме Владык.

Дикий крик боли ударил по ушам наемника. Не удержавшись на ногах, Иеремия упал на колени, пытаясь разглядеть, что же произошло. Сознание рисовало видение мертвой Хесстах и торжествующую улыбку Л’лалансукуми с рядами острых зубов. Но неожиданно реальность оказалась интересней, чем его фантазии – на месте предполагаемого вероломства стояла Хесстах, держа руку у груди богини удовольствий. Со стороны могло показаться, что ничего не произошло, но внезапная догадка обожгла Иеремию, он ощупал свой карман и, засмеявшись, шлепнулся на песок:

— И- игла! – сквозь смех с трудом произнес он. – Ты украла у меня из кармана иглу?!

— Ну, думаю, ты не в претензии? – усмехнулась Хесстах.

— Но как…

— Как я догадалась? Очень просто, – она подошла и опустилась на песок, шипя сквозь сжатые зубы. – Я все время чувствовала Иглу у тебя в кармане и при первом же удобном случае стянула её.

— А….

— С этим еще проще. Бедная девочка была слишком предсказуема. Поэтому я изобразила полное отсутствие сил и ждала, когда она клюнет.

— Так ты её спровоцировала?!

— Можно сказать и так. Но думаю, ты в любом случае не в обиде на меня, потому как, если мне не изменяет память, мое появление прервало процесс очень близкого знакомства с ее гастрономическими изысками. Не так ли? К тому же, в отличие от дрянной кошки, я своё слово держу. Ты все еще можешь заглянуть в мою сокровищницу.

— Да неужто! – буркнул Иеремия, про себя зарекаясь когда-либо еще связываться с богами и богинями.

— Но тебе все-таки придется предложить мне руку, а то что-то сил нет даже ноги переставлять. Да не бойся ты так, наемник, я давно научилась обходиться без крови, – произнесла Хесстах и засмеялась божественным смехом.

Есть города, берущие своё начало от маленьких деревень. Некоторые же были замками, в которых жили гордые феодалы. С мерным течением времени они обрастали пригородами, в которых селились мастеровые, купцы, иноземцы и иноверцы. И то, исходное зерно, тот первый росток, из которого вырастал город, чаще всего сгнивал, меняясь на новое – из стали и стекла. С ним безвозвратно уходил дух старины, переселяясь в музеи, частные собрания или антикварные лавки. Но, иногда, городские власти оставляли эти осколки древности для придания городу колорита. Называя их музеями под открытым небом.

В Калленбурге тоже были развалины древнего замка, в котором жил основатель города – сэр Гилберт фон Каллен. За прошедшее тысячелетие, природа и войны, оставили от некогда гордого прибежища рыцарства небольшой участок стены и полуразрушенный донжон. На крыше замка в древности сидело множество каменных изваяний – горгулий. Разномастные чудища щерили в вечной ярости свои каменные пасти. Современному человеку могло показаться, что это плод дурного вкуса и извращённой фантазии какого-то полоумного, но чертовски талантливого скульптора. Иногда, особо впечатлительным казалось, что вот-вот они откроют глаза и спрыгнут с насиженных мест.

После очередной затянувшейся реставрации, оставшиеся статуи было решено снять и установить в небольшом парке, прилегающим к развалинам. И вот спустившиеся с высот древности горгульи очутились в круговороте современной жизни. Восемь статуй стали на постаментах по обе стороны от дорожки, выложенной светлой плиткой. Днём здесь гуляли туристы, ослепляющие окружающих и друг друга вспышками фотокамер. Молодые мамочки с непоседливыми и орущими детьми, да пенсионеры соблюдающие режим дня. Невозмутимые художники с переносными мольбертами, увековечивали в своих полотнах застывшие в камне гнев, ярость и, как это не странно – обречённость. Обречённость от того, что начатое когда-то ими служение, обратилось в никому не нужное прозябание.

По вечерам в парке менялся контингент, но жизнь по-настоящему закипала в нём, с наступлением сумерек. На скамейках собирались группки молодёжи, словно стайки ярких тропических птичек. Только песенки их отличались от беззаботных трелей порхающих птах. Иногда сигаретный дым, заслонял тягучий запах «травки», а в кустах по соседству дрались, кололи наркотики и иногда умирали. Горгульи смотрели на всё это, навеки распахнутыми глазами, не имея возможности ни закрыть их, ни отвернуться.

Но, однажды вечером, в промежутке между уходом и приходом разных по возрасту и интересам компаний, на аллее показалась — Она. Высокая, черноволосая, с бледным лицом и печальной улыбкой. Весь её облик, от густо подведённых тушью глаз и чёрного цвета одежды, до ботинок на толстой подошве и кучи заклёпок, цепочек и кучи других непонятных вещей, нёс печать вечной грусти. Могло показаться, что призрак плывёт по аллее, не спеша и вдумчиво изучая оскаленные морды каменных монстров. Будто бы говоря с безмолвными стражами былого.

Потом она садилась на край скамьи и продолжала любоваться каменными изваяниями. Так продолжалось несколько месяцев. Прошла осень, наступила зима и выпавший снег, укутал весь город в ворох белых одежд. Под пушистым одеялом оказались и восемь каменных статуй. Девушка продолжала исправно приходить и сидеть, даже когда шёл снег. В такие моменты она казалась воплощением самой Печали. Одинокое и грустное существо в целом мире, запорошенном снегом. Иногда она напевала, и песни эти тоже были полны тоски.